В Милуоки в стикбол не играют - [16]

– Послушайте, мистер Клейн, – сказал один из них, – здесь вам не настоящий мир. Наши профессиональные судьбы вершатся тайным, неправедным судом. Мы больше времени тратим на то, чтобы понять, кому целовать задницу и как ее целовать, чем на то, чтобы опубликовать свои работы. Мы в полной зависимости от нашего председателя, декана, проректора. Боже, здесь у нас самый настоящий феодализм. И когда нас о чем-то предупреждают, мы относимся к этому со всей серьезностью.

– Черт побери, но ведь пропал мой племянник

– Я бы хотел помочь, – ответил тот, – но мне ничего не известно.

– Я мог хотя бы взять список группы Зака и выяснить, не был ли он знаком с Валенсией Джонс.

– Пожалуйста, мистер Клейн, берите список. Мои вам наилучшие пожелания. И тогда это уже будет головная боль администрации, а не моя.

– Спасибо. – Я чуть сильнее, чем следовало, похлопал его по спине. – Надеюсь, ты получишь пенсию до того, как тебя зачислят на ставку, трусливый сукин сын. Хорошего дня.

Я прикинул, что сначала поговорю с соседями Зака, прежде чем займусь администрацией. Я был уверен, что они окажутся более общительными. Я ошибся. Соседи Китти Дженовезе и те помогли ей больше[9]. По меньшей мере двое из живущих рядом с Заком захлопнули передо мной дверь, прежде чем я успел договорить имя Валенсии Джона. Третий умник, пожелавший повторить данную процедуру и живший в соседней с Заком комнате, оказался не слишком проворен. Мне показалось, чтоон сейчас наложит в штаны, когда я ворвался к нему в комнату.

– Я позову охрану кампуса! – пискнул он, пытаясь найти в сумке с книгами баллончик с перцовым спреем. – Я применю это! Применю!

– Спокойно, – сказал я, заметив на стенах постеры с портретами Раша Лимбау и сенатора Джо Маккарти. – Питаешь слабость к лысеющим, жирным белым мужчинам?

Чувством юмора этот щенок не обладал и пустил-таки в меня струю из баллончика, но так трясся при этом, что промахнулся. Я не стал ждать второй попытки и выбил баллончик у него из рук. Поперхнувшись воздухом, насыщенным перцем, и со слезящимися глазами я просто ушел. Все равно никакого проку, думал я, пытаться урезонить восемнадцатилетнего юнца, чьи политические пристрастия простираются правее взглядов Дракулы. Глаза я промыл в фонтанчике в вестибюле спального корпуса.

– Сэр, – услышал я мужской голос, – медленно заложите руки за голову, встаньте на колени и лягте на живот.

– Маленький негодяй! – громко прошептал я.

– Быстро! – потребовал голос.

– Да, офицер. – Не нужно было обладать даром ясновидения, чтобы догадаться – на меня направлен пистолет – девятимиллиметровый или 38-го калибра. Не успела моя щека коснуться холодной плитки пола, как сильные руки надели на меня наручники. Те же руки поставили меня на ноги и подтолкнули вперед.

– Вы имеете право хранить молчание… – начал он.

– Вообще-то, – поправил я, – это неправда. Я имею право не обвинять себя. Разница очень тонкая, но…

Он толкнул меня чуть сильнее. Макклу меня предостерегал: никогда не сбивайся в разговорах с копами на сарказм, это гарантированно выводит их из себя.

Конечно, он прав, но бывают случаи, когда очень трудно придерживаться благоразумной линии поведения.

– Вы имеете право на адвоката, – продолжал бубнить он. – Если вы не можете позволить себе адвоката, суд предоставит вам его бесплатно. Вы уяснили эти права?

– Je ne parte pas Anglais[10], – выдал я ему из Бойера с легким намеком на Мориса Шевалье. Внезапно я зарылся лицом в грязный снег.

– Забавно, – сказал коп, – насколько наручники заставляют человека терять равновесие.

Макклу никогда и словом не обмолвился о том, чтобы не говорить по-французски. Видимо, это тоже не приветствовалось представителями правоохранительных органов.

Камеру предварительного заключения в участке Риверсборо, конечно, нельзя было сравнить с таковой в тюрьмах «Томбс» или «Райкерс-Айленд», но и на номер-люкс в «Вальдорфе» она не тянула.

Можно было бы сравнить ее с комнатой в Баухаусе, но трудно представить, что сказала бы эта школа о восхитительном застарелом запахе мочи. Заводить знакомства в камере мне не хотелось. Парень лет двадцати с чем-то сидел в углу, водя перед лицом ладонью и глядя на свет сквозь растопыренные пальцы. Я подумал, что он или аутист, или накачан наркотиками, или то и другое вместе. Когда же парень закричал: «Пригнись! Идет красный меченый атом, приятель», – я понял, что он перебрал наркотиков.

Подыгрывая, я плюхнулся на пол.

– Спасибо, дружище. «Изотоп»? – спросил я, на ответ не рассчитывая.

– Потрясающая вещь, брат. Потрясающая.

Прежде чем я успел продолжить расспросы, он опять начал помахивать рукой. Я расслабился, зная, что сокамерник предупредит меня о надвигающихся красных меченых атомах.

– Так, – проговорил жирный коп, вставляя в замок ключ, – кто тут из вас французский легионер?

– C'est moi! – Вскочив, я отсалютовал ему.

– Ты отсюда выходишь, легионер.

– Но я не воспользовался своим правом на телефонный звонок, – запротестовал я.

– Быстро ты научился английскому. Слушай, умник, на улице тебя ждут два охранника с кампуса, чтобы сопроводить на встречу.

– У меня не запланировано никаких встреч.