В мгновенье ока - [12]

– Ты сказала, на Эффи-стрит?

– Ну да. Помилуй, сейчас три часа ночи!

– На самом верху Эффи-стрит?

– Совершенно верно – там, где лестница. Известное место. Там еще Гарди убегал от музыкального ящика, который в конце концов его догнал и перегнал28.

– Конечно, Зелда, конечно! Боже мой, Зелда, если бы ты это видела, если бы слышала то, что слышу я!

Даже у Зелды, на другом конце провода, сон как рукой сняло.

– Что происходит? Ты не шутишь?

– Господи, конечно нет! По лестнице – я только что слышала, и прошлой ночью тоже, и вроде бы позапрошлой, да и сейчас слышу – двое тащат в гору… это… пианино.

– Кто-то тебя разыгрывает.

– Нет-нет, они там. Я вышла – никого и ничего. Но эти ступеньки – как живые, Зелда! Чей-то голос говорит: «Опять из-за тебя влипли». Это надо слышать!

– Ты напилась и решила меня подразнить, потому что я от них без ума.

– Ничего подобного! Перестань, Зелда. Вот, слушай внимательно. Что скажешь?

Минут через тридцать Белла услышала дребезжание допотопной колымаги, притормозившей на заднем дворе. Этот драндулет Зелда купила исключительно из любви к старому кинематографу, чтобы можно было раскатывать по окрестностям, заряжаясь вдохновением для статей по истории немого кино, исключительно по истории: подъехать туда, где командовал Сесиль Демилль29, исследовать владения Гарольда Ллойда, с треском и грохотом покружить по съемочным площадкам студии «Юниверсал»30, отдать дань уважения оперным подмосткам из «Призрака оперы»31, заказать сэндвич в открытом кафе мамаши и папаши Кеттл32. Такова по натуре была Зелда, сотрудница журнала «Серебристый экран», своя в немом мире, в немом времени.

Она полностью заблокировала собой парадную дверь: над необъятным туловищем, которое поддерживали ноги-колонны, словно изваянные самим Бернини33 для собора Святого Петра в Риме, маячило луноподобное лицо.

На этой круглой физиономии сейчас в равных долях отражались подозрение, сарказм и скепсис. Но, заметив бледность и отрешенный взгляд Беллы, она только и смогла воскликнуть:

– Белла!

– Теперь ты веришь? – спросила Белла.

– Верю!

– Не кричи, Зелда. Мне и боязно, и любопытно, и жутко, и радостно. Пойдем-ка.

И подруги направились по дорожке туда, где старый склон уходил старыми ступенями вниз, в старый Голливуд, и вдруг почувствовали, как время описало вокруг них полукруг, – и вот уже на дворе стоял совсем другой год, потому что рядом ничего не изменилось, все здания остались такими же, как в тысяча девятьсот двадцать восьмом, дальние холмы выглядели совсем как в двадцать шестом, а ступени – как в двадцать первом, когда их только-только зацементировали.

– Прислушайся, Зелда. Вот, опять!

Зелда прислушалась, но вначале сумела разобрать только скрежет, похожий на треск сверчка, потом стон древесины и жалобы фортепьянных струн; тут один голос стал браниться по поводу этой холеры, а другой твердил, что он тут вообще ни при чем; вслед за тем по ступеням с глухим стуком поскакали шляпы-котелки, и сердитый голос бросил: «Опять из-за тебя влипли».

От изумления Зелда чуть не полетела кубарем вниз. Ухватившись за локоть Беллы, она всхлипнула.

– Это розыгрыш. Кто-то установил магнитофон или…

– Нет, я проверяла. Здесь только голые ступеньки, Зелда, голые ступеньки!

Пухлые щеки Зелды намокли от слез.

– Надо же, его собственный голос! Уж я-то разбираюсь, они – мои любимцы, Белла. Это Олли. Другой голос – это Стэн. А ты, как ни странно, в здравом уме!

Голоса звучали то громче, то тише, и наконец один из них вскричал:

– Эй, ты, не отлынивай!

У Зелды вырвался стон:

– Бог мой, какое чудо!

– Что прикажешь думать? – спросила Белла. – Как их сюда занесло? Это и вправду привидения? С какой стати привидения каждую ночь лезут в гору и толкают перед собой ящик? Объясни, какой в этом смысл?

Зелда окинула взглядом крутой склон и на мгновение прикрыла глаза, обдумывая ответ.

– А с какой стати привидения вообще куда-то лезут? Собирать дань? Вершить возмездие? Нет, наши – не таковы. Возможно, их подгоняет любовь, неразделенные чувства или что-то в этом роде. Согласна?

Сердце Беллы отсчитало пару ударов, прежде чем она ответила:

– Может, они не слышали этих слов.

– О чем ты?

– А может, слышали много раз, да не верили, потому что в прежние годы что-то у них случилось, какая-нибудь напасть или вроде того, а когда случаются напасти, все остальное забывается.

– Что забывается?

– Как мы их любили.

– Им это было известно.

– Откуда? Мы, конечно, болтали друг с дружкой, но не трудились им лишний раз написать, или помахать, когда они проезжали мимо, или хотя бы крикнуть: «Мы с вами!» Как ты думаешь?

– Белла, о чем ты говоришь, они же не сходят с телеэкранов!

– Ну, это совсем другое. Теперь, когда их с нами нет, хоть кто-нибудь подошел к этим ступенькам, чтобы признаться в открытую? Что, если эти голоса – вернее сказать, призраки или уж не знаю кто – обитают здесь годами, каждую ночь ворочают ящик с пианино, и ни одной живой душе не приходит в голову шепотом, а то и в полный голос дать им знать, как мы их любили все эти годы. А почему, собственно?

– В самом деле, почему? – Зелда вгляделась в бескрайнюю, почти отвесную мглу, где, скорее всего, маячили тени, а меж ними, быть может, неуклюже громоздилось пианино.