В малом жанре - [19]
Перевод Елены Рачинской
С маяка
Ты росла на маяке, а тот вырастал из плоского скалистого островка посреди моря. Когда ты была совсем маленькой, тебе разрешали гулять вокруг маяка, обвязавшись веревкой вокруг талии, а во время прилива островок полностью скрывался под водой. В бурю наружу было не выйти, открыть удавалось одно-единственное окно — форточку в туалете, и ты стояла там, закрыв глаза, подставив лицо соленым брызгам и — наконец-то! — свежему воздуху. Единственным местом для игр была лестница — винтовая лестница, которая закручивалась сквозь все четыре этажа маяка; она служила тебе и детской площадкой, и садом, и горой, и долиной, и шоссе. По лестнице можно было бегать вверх и вниз, а можно было устроиться на нижней ступеньке и грустить вечерами, когда на море был штиль, и в лунном свете мимо маяка скользили круизные лайнеры с музыкой и танцами на кормовой палубе. По этой лестнице ты однажды ковыляла наверх, и твои ноги были ватными от стыда: ты сходила на веслах к королевской яхте, чтобы подарить кронпринцу редких моллюсков, которые водятся только на твоем островке, и кронпринц — высокий, красивый, в синем костюме — был очень мил и расспрашивал о школе, а кронпринцесса с верхней палубы кинула ему шоколадку, он поймал ее изящным движением и бросил в лодку, где сидела ты, онемев от отчаяния: встать, чтобы сделать книксен, ты не могла, потому что нельзя вставать в лодке, тебе это запретили строго-настрого, даже ради шоколадки от кронпринца — так что ты попыталась вместо этого отвесить поклон, но и это вышло кое-как и очень глупо, сидя-то, и твои щеки залило краской. И само собой разумеется, что в такой ситуации и при таких обстоятельствах невыносимо хочется оказаться в каком-нибудь другом месте, где можно встать и сделать книксен, или хотя бы побродить вокруг, а не только вверх и вниз. И само собой разумеется, что, когда ты — наконец-то! — оказываешься на суше и у тебя есть улицы, сухие, широкие улицы, залитые солнечным светом, и тротуары, и аллеи, и целые парки с бесконечными лужайками, ты теряешь равновесие, голова кружится, подкатывает тошнота, ты спотыкаешься, и само собой разумеется, что, когда это не отступает, но и ты не отступаешь, а поднимаешься, пробуешь снова и снова спотыкаешься и падаешь — тут-то и может показаться, что вестибулярный нерв навсегда выпал из твоего тела, и единственный доступный тебе способ жить (потому что жить с этой тошнотой просто мочи нет) заключается в том, чтобы постоянно ходить вверх и вниз по винтовой лестнице в узкой башне маяка на маленьком скалистом островке посреди моря.
Но в этом ты, к счастью, ошиблась.
Объект выдвигается на почетное место[4]
Вот объект: он имеет форму многогранной призмы, светящейся зеленым светом. Все сумели это увидеть? Хорошо! Этот объект плавно выдвигается на почетное место в дискурсе, который мы представляем себе как темноту. Как если бы объект плыл в открытом космосе. Медленно. Фоном служит музыка из «Бегущего по лезвию» и звук небольших летающих автомобилей, на которых передвигается Харрисон Форд. Объект неторопливо скользит вперед, а затем начинает забирать все выше и выше, пока, наконец, не занимает весьма высокое положение в дискурсе. Там он замирает, продолжая светиться. На почетном месте — в точности как описывает Ролан Барт в «Нулевой степени письма». Мы водим лупой по тексту и находим слово «изолированные». И внимательно изучаем любимое предложение: «Распад нового поэтического языка на отдельные слова влечет за собой разложение Природы на изолированные элементы, так что Природа начинает открываться только отдельными кусками. Когда языковые функции отступают на задний план, погружая во мрак все связующие отношения действительности, тогда на почетное место выдвигается объект как таковой». Неудивительно, что перед нашим внутренним взором возникла светящаяся зеленая призма, плывущая в темноте и поднимающаяся на почетное место, как если бы мы долго смотрели на электрическую лампочку, а потом закрыли глаза! Вообще-то странно, думаем мы, что предложение, написанное для разъяснения сущности современной поэзии, может оказывать на нашу фантазию такое же воздействие, как научная фантастика. В особенности часть, где «природа начинает открываться только отдельными кусками», вызывает в сознании картину необъятной темноты, в которой большие прямоугольные блоки, открывающие ярко-зеленый срез природы, являются нам в кратких вспышках света. Природа открывается нам в виде этих внезапных зеленых кусков, освещаемых лишь на мгновения. Не будучи освещенными, они снова исчезают во мраке, становясь пугающими и закрытыми. А предложение «языковые функции отступают на задний план, погружая во мрак все связующие отношения действительности» заставляет нас думать о «функциях» как о кнопках на космическом корабле, потерявшем связь с землей, которая долго виднелась внизу бело-голубым шаром, а теперь исчезла во тьме, и Вместо нее появился объект, светящийся зеленым светом и выдвинувшийся на почетное место. Как в балете, где все действие свелось к тому, что танцор вышел на сцену и встал неподвижно. Или как текст, чей очень простой сюжет полностью укладывается в те немногие слова, из которых он состоит: «Объект выдвигается на почетное место».
