В малом жанре - [6]

Когда он умрет, я буду по-прежнему говорить в применении к нему «мой отец», вот только не знаю, буду ли я всегда говорить исключительно в прошедшем времени или в настоящем тоже?

Его поместят в урну, не в гроб. И вот не знаю, когда он будет в этой урне, скажу ли я: «В этой урне мой отец», или: «В этой урне был мой отец», или: «В этой урне то, что было моим отцом»?

Я буду по-прежнему говорить о нем «мой отец», но, может быть, только до тех пор, пока он будет выглядеть, как мой отец, или хоть приблизительно, как мой отец? Но потом, когда он уже будет в виде праха, неужели я, указывая на этот прах, скажу: «Это мой отец»? Или я скажу: «Это был мой отец»? Или: «Этот прах был моим отцом»? Или: «Этот прах — то, что было моим отцом»?

А потом, приходя на кладбище, я буду — как я буду говорить? «Здесь похоронен мой отец?» Или: «Здесь похоронен прах моего отца?» Но прах не будет принадлежать моему отцу, отец не сможет больше ничем владеть. И, очевидно, корректней будет говорить: «Здесь похоронен прах, который был прежде моим отцом».

Во фразе «Он умирает» все построение указывает на активное действие. Но он не активно умирает. Единственное, что он теперь делает активно, — он дышит. Когда я смотрю на него, мне кажется, что он дышит с трудом, он так старается, что вдобавок слегка морщится. Он старается, да. Но разве у него есть выбор? Иногда он вдруг морщится сильней, на секунду, не больше, как будто бы ему что-то мешает, или он вдруг сильней сосредоточился. Хоть я и догадываюсь, что морщится он от какой-то боли внутри или чего-то вроде, но возникает все-таки впечатление, будто он чем-то озадачен, недоволен, чего-то не одобряет. Я часто видела это выражение у него на лице, но никогда еще оно не сочеталось с этими прикрытыми глазами, разинутым ртом.

«Он умирает» — звучит активней, чем «Скоро он станет мертвым». Естественно предположить, что виной тому глагол «станет» — мы можем «стать» тем-то и тем-то, независимо от своей воли. Независимо от своей воли, скоро он «станет» мертвым. Он ничего не ест.

«Он ничего не ест» — тоже звучит активно. Но не по своей воле он не ест. Он не сознает, что не ест. Он вообще без сознания. Тем не менее это «не ест» звучит органичней в применении к нему, чем «он умирает», можно предположить, что вследствие отрицательной частицы «не». Это «не» в применении к нему в данный момент совершенно органично, поскольку кажется, будто он отвергает что-то — а все потому, что он так морщится.

Джек и Стэк

Мама никак не могла найти свой стэк. То есть палки, трости у нее были, но она не могла найти свой любимый стэк с рукоятью в виде собачьей морды. А потом она вспомнила: это Джек взял этот стэк. Джек пришел в гости. И когда он уходил домой, ему понадобился стэк. Два года назад это было. Мама позвонила Джеку. Сказала Джеку, что ей нужен стэк. Джек пришел со стэком. Когда Джек пришел, мама была усталая. Она лежала в постели. Она не посмотрела на стэк. Джек ушел домой. Мама встала с постели. Она посмотрела на стэк. И увидела, что это не тот стэк. Что это самый обыкновенный стэк. Она позвонила Джеку и сказала: это не тот стэк. Джек устал. Он даже говорить не мог. Он уже лег в постель. Наутро он пришел со стэком. Мама встала с постели. Посмотрела на стэк. Это был тот самый стэк. С рукоятью в виде собачьей морды, тонкой, как у борзой. Джек ушел домой с другим стэком, самым обыкновенным стэком. Когда Джек ушел, мама жаловалась, жаловалась по телефону: и почему это Джек не вернул тот стэк? и почему это Джек вернул не тот стэк? Мама устала, ей все надоело. Ах, до чего надоел маме этот Джек с этим стэком.

Разновидности расстройства

Больше сорока лет я выслушиваю то, что говорит мне мама, и только лет пять выслушиваю то, что говорит мне муж, и я часто думала, что она права, а он нет, но теперь я чаще думаю, что прав он, особенно в такие дни, как, например, сегодня, когда у меня был долгий телефонный разговор с мамой насчет папы и моего брата, а потом более краткий телефонный разговор с мужем о разговоре, который был у меня с мамой.

Мама волновалась, не задела ли она чувств моего брата, когда он ей сказал по телефону, что хотел бы на часть своего отпуска приехать к ним и им помочь, ведь мама только что вышла из больницы. Она ему сказала, хотя это была неправда, что никакая помощь в доме не нужна, и потому ему приезжать не надо, поскольку она будет расстраиваться из-за того, например, что должна будет еду готовить, а она еще не привыкла к этим костылям. Он спорил, говорил: «Ну что, в самом деле, за причина!», а теперь вот трубку не берет. Она волнуется, не случилось ли с ним чего, но я сказала ей, что это вряд ли. Просто он использовал, наверно, ту часть отпуска, какую выделял для них, и на несколько дней куда-то махнул один. Он же взрослый мужчина, она забывает, что ему под пятьдесят, хотя мне очень жаль, что, отказав ему, она тем самым могла обидеть его. Вскоре, после того как она вешает трубку, я звоню мужу и пересказываю ему все.

Мама задела чувства брата, оберегая папу от некоторого специфического расстройства и сославшись на собственное какое-то расстройство, и, хотя мне трудно было отрицать слишком мне знакомое папино специфическое расстройство, мне, с другой стороны, трудно было отделаться от мысли — ну неужели нельзя было поступить иначе, так, чтобы не отклонять предложение брата о помощи и не обижать его.