В людских и лесных дебрях - [46]

Я был очень злой и пристыженный, но несколько позже успокоил меня славный охотник и стрелок, директор Томского Политехнического института, профессор Н. И. Карташов, который рассказал мне, как сам убегал с подобной охоты.

И другие охотники подтвердили, что охота на этого ужасного хищника в густых кустах, где его никакое око не выследит, откуда он нападет, несомненно, и всегда, с результатом, хорошим для себя и плохим для охотника, наполняет тревогой самые смелые сердца. Только один человек говорил иначе, но о нем расскажу в другом месте.

Посетил я этой осенью Заливы Святой Ольги, Святого Владимира и Тетюхе. Это местности на побережье Тихого Океана, наиболее притягивающие капиталистов с точки зрения на самые большие месторождения железной руды, угля, меди и цинка. Перед японской войной и после нее развертывали там свою торговую компанию немцы, которые захватили бы эти богатства края, если бы не мировая война.

После этой войны наступила перемена: на побережье начали действовать японцы.

На Дальнем Востоке говорили иронически:

— Святая Ольга и Владимир прислали на помощь России против большевиков японцев!

Было это правдой, потому что Япония, лишенная больших запасов железной руды и нуждающаяся в этом сырье для своей промышленности и для военных целей, могла его найти только в Заливах Святой Ольги и Святого Владимира. Поэтому так долго японские войска и японские дипломаты сидели во Владивостоке и в Николаевске на Амуре, то сражаясь с бандами красных партизан, то ведя переговоры с атаманом Семеновым, противником Советов, то снова проводя конференции в Дарене и Чите с дипломатами Московского коммунистического Правительства.

Богатства эти были неисчерпаемыми, а качество руды самым лучшим. Металлургическая промышленность имела там среду деятельности, по меньшей мере, на сто пятьдесят лет вперед. За такой кусок стоило бороться, болтать и покрывать стыдом японский народ, как это делало современное правительство в Токио.

IX. Драма на реке Лесной

Путешествуя по Уссурийскому краю, побывал я не только в уединенных китайских или российских фанзах нелюдимов, разыскивающих таинственный женьшень и золото или охотящихся на соболей, куниц, оленей и медведей, но и большие поселения, чаще всего казаков или украинских крестьян, переселенных сюда с берегов Днестра. Поселения эти, поскольку они расположены вдалеке от железнодорожной линии, связывающей Владивосток с Хабаровском, представляли скопления людей, состоящие из десяти-пятидесяти хат, обычно разбросанных на большом пространстве, потому что расстояние между хатами является значительным.

В этих деревнях, затерянных в лесах и на берегах быстрых горных рек, жизнь течет совершенно иначе, чем в городах или даже в поселениях, более приближенных к железной дороге. Какие-то удивительные бытовые законы, своеобразная моральность и бесспорное влияние монгольских кочевников господствуют здесь, при полном отсутствии связывающих их правил.

На этой почве разыгрываются, порой, жизненные драмы, тяжкие и мрачные. Я оказался свидетелем одного такого случая, когда путешествовал верхом от станции Черниховской до берега Залива Тетюхе.

Тропинка бежала через лесные пространства и пересекала главный хребет Сихотэ-Алиня. В шестидесяти километрах от морского побережья догнал нас молодой казак. Служил он в пограничной страже в Маньчжурии, где в стычке с хунхузами получил пулю в грудь и, после госпиталя, получил четырехнедельный отпуск домой. Был он бледным и исхудавшим, в его широко открытых глазах поселилась постоянная тревога, его лихорадило, и харкал он кровью. Не сулила вовсе судьба долгой жизни этому молодому молчаливому казаку.

Мы были вместе в дороге несколько дней, и понемногу он становился откровенен со мной, может потому, что я его немного лечил, давая хину, а на ночь — валериановые капли, так как он плохо спал.

Таким образом рассказал он мне, что уже в течение трех лет не был дома, по которому тосковал. С растроганностью в голосе вспоминал он свою маленькую деревню, расположенную среди старых дубов, на берегу реки, быстрой и глубокой, полной водоворотов и омутов. Особенно долго он рассказывал о небольшом озере, поросшем высоким тростником с султанами, словно сделанным из бархата, о шумящих ручейках, текущих из озера.

— О, если бы, Вы, увидели это озеро! — Говорил он с восхищением. — Прекрасно оно, особенно в лунную ночь. Если сесть на высоком берегу в дубовых кустах или за стеной тростников, которые спят над водой, озеро представится серебряным.

Порой только по его блестящему зеркалу начинают бегать черные круги и пятна. То рыба где-то плеснулась или запоздалая утка прилетела, рассекла гладкую поверхность расплавленного серебра, на которой сразу начинают подниматься маленькие волны, морща серебряное зеркало… Как это красиво!

Я взглянул на побледневшее лицо казака и в его мечтательные глаза. Улыбнулся помимо воли и спросил:

— А не сами ли сидели в этих кустах и вглядывались в серебряную воду озера?

Он склонил голову и спустя минуту молчания шепнул:

— Да, господин! Бывал я там с девушкой. Люблю ее больше жизни! Когда я уезжал, клялась, что будет ждать меня. Мне теперь только год службы в войске остался, а потом вернусь на хозяйство, в деревню, и тогда поженимся!