В лучах мерцающей луны - [17]

Ник не удивился, узнав, что этим летом становится модой неожиданно появиться в Венеции и заглянуть к Лэнсингам. Пример всем показал Стреффи, ему последовали и другие. К тому же замужество Сюзи было все еще предметом сочувственных пересудов. Люди знали историю свадебных чеков, и им было интересно посмотреть, как долго молодожены смогут на них прожить. Важно было в этом году помочь отчаянной паре растянуть медовый месяц, предлагая им крышу над головой. Еще июнь не подошел к концу, а уже масса друзей наслаждались с Лэнсингами солнышком на Лидо.

Ник неожиданно обнаружил, что их появление создает ему помехи. Дабы оградить себя от лишних комментариев и шуток, он отложил работу над книгой и запретил Сюзи говорить о ней, объяснив это тем, что нуждается в перерыве для отдыха. Жена мгновенно и с готовностью приняла его объяснение, защищая его от соблазна продолжать работу так же ревниво, как не поощряла его безделья; и он позаботился о том, чтобы она не обнаружила, как перемена в его привычках совпала с моментом, когда он стал испытывать трудности с книгой. Но хотя он не жалел, что перестал писать, неожиданно обнаружилось, насколько тяжело переносить ничегонеделанье. Впервые праздное шатание в компании потеряло для него свое очарование; не потому, что с теперешними спутниками у него было меньше общего, но потому, что за это время он узнал что-то неизмеримо лучшее, нежели пребывание в их компании. Он всегда чувствовал себя выше своих обычных приятелей, но теперь этот разрыв был слишком велик: до некоторой степени это действительно было несправедливо по отношению к ним.

Он тешил себя тем, что Сюзи разделяет это его чувство, но с раздражением увидел, что с прибытием их друзей она весьма оживилась. Как будто бы внутренний свет, придавший ей новую красоту, зажегся от присутствия тех самых людей, от которых они сбежали в Венецию.

Это вызвало у Лэнсинга смутное возмущение, которое после вопроса, как ей нравится снова оказаться в старой компании, усилилось, когда она со смехом ответила, что лишь надеется, их бедным друзьям не слишком бросается в глаза, как они ей надоели. Явная неискренность ответа была шоком для Лэнсинга. Он знал, что на деле они Сюзи отнюдь не надоели, и понял, что она просто догадалась о его чувствах и инстинктивно согласилась с ними и что впредь всегда будет думать как он. Чтобы проверить правоту своего опасения, он беззаботно сказал: «Но все равно довольно приятно снова немного пообщаться с ними», и она тут же ответила столь же убежденно: «Да, не правда ли? Все-таки… старые друзья!»

Страх за будущее вновь коснулся Лэнсинга ледяной рукой. Независимость Сюзи и ее уверенность в себе были в числе ее главных привлекательных черт, если же она станет его эхом, их восхитительный дуэт рискует превратиться в скучнейший из монологов. Он забыл, что всего пять минут назад негодовал из-за того, что она рада видеть их друзей, и на мгновение у него голова пошла кругом от неразрешимой загадки человеческой души, когда различие в чувствах раздражает, а согласие наводит скуку.

Он снова начал сомневаться: может, семейная жизнь вообще не для него, и не впал в отчаяние лишь потому, что вспомнил: вряд ли подчиненность Сюзи его настроению долго продлится. Но даже тогда ему не пришло в голову, что его опасения излишни, поскольку их узы откровенно временны. В думах о ней у него не возникало и тени мысли об особой договоренности, которая лежала в основе их брака; решение, что он или она могут расторгнуть его к обоюдному удовлетворению, давно превратилась в отголосок старой шутки.

Через неделю или две непрерывного общения ему стало ясно, что из всех старых друзей семейство Мортимера Хикса надоело ему меньше всего. Хиксы покинули «Ибис», чтобы поселиться в большом обветшалом дворце в районе Канареджо. Они сняли помещение у художника (одного из их новейших открытий) и философски относились к отсутствию там современных удобств ради бесценной возможности почувствовать «атмосферу». В этой исключительной обстановке они собирали, как всегда, разнородную компанию тихих кабинетных ученых и шумных адептов новых теорий, совершенно не сознавая взаимной несовместимости столь несхожих гостей, и сияли уверенностью, что наконец-то припали к истоку мудрости.

В прежние времена Лэнсингу первые полчаса было бы занятно находиться в этом обществе, а потом он весь долгий вечер изнывал бы от скуки, глядя на миссис Хикс, объемистую и увешанную драгоценностями, сидящую между безобидным профессором археологии и насупленным композитором или верховным жрецом новомодного танца, в то время как мистер Хикс, с сияющей физиономией над необъятным белым жилетом, следил за тем, чтобы шампанское лилось обильней, чем разговор, и блестящие молодые секретари усердно поддерживали беседу ошеломительными пророчествами и поразительной эрудицией. Но в Лэнсинге произошла перемена. В прошлом, по контрасту с его собственными друзьями, Хиксы казались совершенно невыносимы; теперь они были спасением от тех же самых друзей, став не только симпатичными, но даже интересными. В конце концов, это было уже кое-что — общаться с людьми, которые не рассматривают Венецию со стороны исключительных возможностей для купанья и адюльтера, но которые с благоговением, если не в замешательстве сознают, что находятся перед лицом чего-то уникального и несказанного, и стремятся максимально использовать это свое преимущество.