В лесах счастливой охоты - [3]

Что это? Подснежные цветы? Пятно крови? Или просто красный лоскут, оброненный охотником-горцем?

Придётся давать крюк. Лезу через камни, проваливаюсь в рыхлом снегу. В горле хрипит, в висках стучит. Глаза разъедает пот.

И чем ближе к пятну, тем непонятнее. Вокруг пятна какие-то полоски красные. Или так кажется?

А тут за камнями и вовсе пятна стало не видно.

«Вот мучаюсь, а там, наверное, просто лоскут», — сержусь я на себя.

А там не лоскут…

Вылез я на последнюю глыбу перед ледником и увидел на снегу… клубок красных змей! Некоторые змеи отползли от клубка в сторону и лежали на снегу, как красные ленточки.

Я протёр залитые потом глаза. Точно — змеи! Я пощупал рукой снег. Настоящий.

Змеи на снегу! Красные змеи!

Я поджал голые ноги. Потом осмелел и стал бросать в змей камешками. Сердито шипя, они подняли плоские головки и стали расползаться, быстро скользя по снегу и скрываясь в кустарнике на проталинах. Одна красная змейка проползла совсем близко. На её спине я разглядел зубчатую полоску.

Гадюка!

Уползли красные гадюки. Остались на снегу извилистые полоски — змеиные следы. Я и раньше встречал на снегу такие полоски, но никак не мог разгадать, что они значат. А теперь понял.

Змеи на зиму сползаются к какой-нибудь земляной норе и зимуют, свившись клубком. Весной, когда сойдёт снег, они выползают погреться на солнце. А горное солнце злое, и на снегу жарко. Вот они и выползли раньше срока. А что красные — так это не от загара. После уж я узнал: есть такая порода гадюк на Кавказе — красная гадюка Кознакова.

А вот я загорел. Да так, что вся кожа облезла. Да ещё и ослеп на два дня. Дорого обошлись мне красные гадюки. Одним утешался: такое не всякий видел.

А уж вид-то какой! Ослепительный!

Тетёрка

Кавказская тетёрка всем схожа с нашей, обыкновенной. Может, поменьше только.

И повадка у неё простая: увидит охотника, — улетит; услышит, — убежит или затаится.

Но однажды встретил я тетёрку, которая не улетела от меня, не убежала и не затаилась.

Сидел я на склоне у ручья. Плещет, скачет с камня на камень вода и у кустов рододендрона обрывается водопадиком.

Из этих кустов и вышла тетёрка. А за ней шесть — в полматки — цыплят.

Хотел я притаиться, да неловко шевельнулся: из-под ноги поскакали камешки.

Семь головок, как семь цветочных бутонов, поднялись из травы. И замерли.

Шесть несмышлёнышей ждут сигнала матери.

Вот тетёрка взмахнула крыльями.

«Сейчас улетит», — подумал я. Но она не улетела. Только кинулась в сторону. «Сейчас убежит!» Но она наткнулась на камень — и не убежала.

Шесть глупых цыплят ждали.

Тогда я нарочно зашуршал ногой.

Тетёрка — грозная, взъерошенная — бросилась прямо на меня.

Я шуршал ногой, а тетёрка бежала ко мне, спотыкаясь и падая.

Она кинулась мне прямо в руки и, схваченная, закричала, забилась, теряя перья.

Это послужило сигналом. Шесть цыплят разом взлетели — и спланировали под кручу.

Я был поражён безрассудной самоотверженностью птицы. Зачем кидаться в руки врага, когда можно убежать, улететь, спрятаться?

Но, прижав ладонями тугие, сильные крылья, я вдруг заметил: тетёрка была слепа. Вместо живых птичьих глаз были две пустые впадины с запёкшейся кровью.

Всё было ясно.

Пёстрый желтоглазый ястреб налетел, скогтил, поволок. Проколол глаза, да не сумел удержать и убить, — вырвалась.

Тетёрка и слепая водила выводок. На ощупь клевала траву и почки. Шесть несмышлёнышей по-прежнему ждали от неё сигналов. Но теперь она не могла взлететь и увлечь за собой выводок. Не могла убежать и спрятаться с выводком в чаще. Куда бежать, куда лететь, когда кругом ночь?

… А враги крадутся. Слышны шорохи в кустах, в траве. Скачут из-под чьих-то ног камешки.

И тетёрка, защищая детей, бросилась прямо на шум. Это всё, что она могла теперь сделать.

Слабый враг испугался бы и убежал. Сейчас враг оказался сильный. И она забилась, закричала. Тетеревята были спасены.

Я держал в руках слепую тетёрку и не знал, что с ней делать?

Под ладонью быстро-быстро билось птичье сердце, такое маленькое, но такое смелое!

В норе

У моих ног узкая нора под скалу. Часто в горах узкая нора бывает началом большой пещеры. Я зажёг фонарик, зажал его в зубах и втиснулся в нору. Камни сдавили плечи. Я нажал, голова моя просунулась в расширение, но плечи застряли ещё крепче. И тут я услышал тихое шипение.

Я сразу понял, кто шипит, дёрнулся назад и застрял окончательно.

— Чёрт возьми! — Я стал дёргаться изо всех сил. Теперь шипение перешло почти в свист. Я сразу притих и сник.

Нора впереди никуда не вела и кончалась тупиком. В тупике была змея; свет фонаря освещал её. Заслыша шорох, змея вытянулась к противоположной стенке, зашарила головой по камням и, не найдя дыры, повернулась ко мне. Плоская её головка покачивалась в воздухе, белый язычок так и порхал у чешуйчатых губ.

Змея смотрела на фонарь и стягивала кольца своего чёрного тела в тугой узел. Так змеи всегда делают перед броском.

О, я знал, что такое бросок змеи! Он почти неуловим для глаза: кажется, что змеиная голова просто вздрогнет. А она успеет метнуться вперёд, успеет укусить и отпрянуть в прежнее положение.

Змея напряглась, подняла, как лебедь, тонкую шею; кончик хвоста её торчал из чёрного узла и сердито вздрагивал.