В лабиринте пророчеств. Социальное прогнозирование и идеологическая борьба - [40]

Воинствующий антитехнологизм стал за последние годы своеобразной модой среди значительной части радикальной интеллигенции на Западе. Ему платят дань многие поборники так называемой «контркультуры», которые считают, что центр тяжести в борьбе против капитализма должен быть перенесен в сферу моральных убеждений, культурных ценностей и образа жизни людей. Наиболее четко эти взгляды изложил американский социолог Теодор Роззак в книге «Создание контркультуры. Размышления о технократическом обществе и молодежной оппозиции ему».[85] Отождествляя капитализм с «организованным технологическим обществом», а господствующую буржуазную культуру с «технократическим мировоззрением», он видит спасение от них лишь в возрождении некоего «нового гуманизма», обращающегося к совести людей и освобождающего их от поклонения науке и технике.

Технофобия придает еще более утопический характер социальным идеалам «новых левых», обнажает их нереальность и недостижимость. Социальное предвидение, из которого изгоняются достижения науки и техники, превращается либо в наивные утопические проекты лучшего будущего, либо в апокалиптические пророчества грядущих катастроф. Антитехнологизм притупляет социальный радикализм во взглядах «новых левых», дает повод для изображения их ретроградами в глазах общественного мнения.

Эта враждебность к научно-техническому прогрессу еще больше дает о себе знать в новой книге Роззака «Где кончается страна расточительства: политика и выход за пределы послеиндустриального общества»,[86] которая, в сущности, означает окончательное отречение его от идеи рационализма и обращение к религиозному мистицизму в поисках социального идеала. Западная цивилизация, утверждает он, зашла в безысходный исторический тупик, «сам бог превратился во врага нового индустриального общества». Неразрешимые экономические и социальные противоречия Запада, по его убеждению, вызваны тем, что он позволил увлечь себя идеями научного рационализма, индустриальной технологии, светской культуры и либерального гуманизма. За экономическое развитие и сомнительное благополучие человечество, продолжает он, заплатило непомерно высокую цену: во имя материального богатства оно пожертвовало непреходящими духовными ценностями средневековья только для того, чтобы в конце пути оказаться перед лицом тотального отчуждения личности, экологического крушения и угрозы термоядерного побоища. Единственное спасение для «урбанизированно-индустриальной страны расточительства», превращающей нашу планету в пустошь, как считает Роззак, состоит ныне в том, чтобы отказаться от «научного рационального мышления» и вернуться к плодотворным традициям «провиденциального религиозного мышления» средних веков, к гностицизму, магии, алхимии и другим методам приобщения к интуитивному, потустороннему высшему знанию. Современная светская и технологическая культура не заслуживает ничего, кроме бесследной гибели, ибо она, по его характеристике, является «умаленной действительностью», обедненным объективным миром, из которого изгнано самое главное — мистический иррациональный мир субъекта. «Следующая революция», накануне которой стоит человечество, уверяет Роззак, как раз и должна будет возродить этот субъективный мир духовных ценностей.

В концепции «контркультуры» Роззака поражают прежде всего ее вопиющая теоретическая беспомощность и политическая убогость. Такого рода «крайне левые» взгляды, в сущности, смыкаются с «крайне правыми», консервативными взглядами на науку и общественный прогресс. Осуждая научный рациона-лизм, светскую культуру и экономическое развитие, отвергая наследие Бэкона, Ньютона и Декарта, призывая повернуть вспять к средневековью, Роззак в своей книге воспроизводит, часто дословно, основные тезисы и доводы Льюиса Мэмфорда, изложенные им в двухтомной монографии «Миф о машине». Как и Мэмфорд, а также Эллюль и многие другие противники научно-технического прогресса, Роззак взывает к религии и идеализирует средневековье. Вся разница между ними сводится к тому, что одни и те же положения в первом случае излагаются от имени «новых левых», тогда как во втором их отстаивают общественные деятели, не скрывающие своих консервативных убеждений.

Роззак, в сущности, оказывается в плену концепции «послеиндустриального общества», которую претендует опровергнуть. В самом деле, он не видит никакого иного пути научно-технического и социального прогресса, никакого иного будущего, кроме «послеиндустриального общества». Единственную альтернативу ему он усматривает в попятном движении цивилизации к средним векам. Но тем самым он оказывается обезоруженным перед ней не только теоретически, но и политически. Восхваляя средневековье, псевдоре-волюционеры вроде Роззака уподобляются советнику юстиции Кнаппу из сказки Андерсена «Калоши счастья», утверждавшему, что «времена короля Ганса были лучшей и счастливейшей порой в истории человечества». Но после того, как волшебные калоши перенесли его туда на время, он всю жизнь потом вспоминал пережитые им ужасы и благословлял свой век. Ликвидация антагонистического общества вовсе не предполагает уничтожения современной цивилизации и отказа от научно-технического прогресса. Социальнаные идеалы трудящегося человечества устремлены в будущее, а не в прошлое. Коммунизм, как подчеркивал Ленин, покоится на усвоении всех достижений цивилизации и обращении их в достояние народных масс. Он не может быть возведен на фундаменте средневековья с помощью магических средств «контркультуры».