В лабиринтах вечности - [8]

Он указал на пещеру, а ошеломленный Сергей, казалось, одними губами прошептал:

— Откуда ты знаешь, что это молодая женщина?

— Так вот этот знак… — араб провел рукой по пыльному камню ладонью и только теперь изумленному взгляду Сергея предстал целый ряд почти стертых от времени знаков. Иероглифы были написаны красной краской. И были едва заметны.

— Ух, ты! Здорово! — Сергей обрадовался, как мальчишка, глаза его заблестели, наполнились восторгом, и таким, что скрыть это было невозможно. Да он и не пытался скрывать — всё это было так интересно! Действительно, интересно!

— Что там написано?!

Хамиду понравилась столь скорая перемена в друге, и он с радостью бросился делиться своими догадками.

— Во-первых, иероглифы написаны красным!

— И?

— Красный цвет — цвет проклятий!

— А…

— Вот этот знак — сидящая женщина — означает…, а… естественно, означает «женщину». А вот этот подобие вашей маковки церкви, «нефер» и говорит, что она была «красива». А этот знак читается: «кеми», и переводится, как «черный», но, как я понимаю, здесь он обозначает «Египет». Дальше идут несколько иероглифов, которых я пока не знаю, они раньше мне не встречались, но вот последние, — он задумался. — этот знак: «Бен», обозначает «дочь», а второй…, второй похож на слово «проклятие»! Этот обозначает иероглиф «отец» и картуш Рамсеса второго: «Усер-Маат-Ра». И мы почти можем прочитать: «Красавица… дочь… Кеми, то есть Египта…, или нет, как-то не так…. Дочь… Кеми — красавица… проклята отцом Рамсесом вторым!».

— Точно! Я знаю этот картуш, — вновь перебил его Сергей, обрадованный тем, что увидел знакомые знаки.

Хамид снисходительно улыбнулся, немного надо иметь ума, чтобы узнать картуш Рамсеса Великого — самый распространенный во всём Египте!

— А имя? Ее имя есть? — Сергей, поправляя очки, вглядывался в иероглифы, словно он мог что-то в них понять. — И что ты здесь видишь? Здесь же почти ничего не видно!

— Нет, имени нет! Или… смотри, ты прав, иероглифы нанесены так, что их фактически не видно, и я думаю, это сделано специально!

— Зачем?

— Видишь ли, Рамсес отправил свою дочь в царство Осириса без погребения, без имени, тайно, явно желая, чтобы она никогда не достигла бы полей Истины или, как они ещё говорили Дуата, и чтобы её душа вечно скиталась между мирами и страдала! Он проклял собственную дочь, а посему приготовил ей страшную смерть — оставив без имени и должных инструкций. Я не удивлюсь, если окажется, что она была замурована здесь живой!

— О боже, что бедняжка могла такое совершить, чтобы принять такую страшную смерть?

— Да, нет! Это я так просто сказал, для большего, так сказать, трагизма… Такого не могло бы быть! Но!.. Но она полюбила хабиру! — сказал Хамид, задумчиво проводя пальцем по иероглифам, еле видимым на камне. — Полюбила Хабиру! Еврея!

Когда он произнёс последнее слово, словно лёгкий вздох послышался у Сергея над самым его ухом, он оглянулся… Никого! Вопросительно посмотрел на Хамида — тот был спокоен и невозмутим.

«Показалось?! Наверное, ветер?!»

Сергей пробормотал:

— Там так и написано?

— Да! — чеканно произнес Хамид, и, тыкая в каждый иероглиф пальцем, чётко и жестко выговаривая каждую букву, словно теперь сам хотел ещё раз убедиться в том, что произошло здесь тысячелетия назад и самому уверовать в правильность такого поступка фараона.

— Полюбила еврея и была проклята Рамсесом и оставлена здесь на вечные муки!

К его интонации примешивалась национальная неприязнь арабов к евреям, а также арабский максимализм к любым неповиновениям родительской воле, да так, что последние слова звучали, как одобрение жестокого поступка разгневанного отца. Его слова откликались в звонких скалах и, устремляясь вниз на равнину, они рокотали, как воды Нила, и, бушуя и клокоча, несли только ненависть и презрение.

Сергей замер, его сердце сжималось в холодных тисках и с каждым произнесённым Хамидом словом, и с каждым вздохом ему становилось всё хуже и хуже, словно кто-то невидимый холодной рукой пытался порвать ту жизненную нить, что связывала его сердце с миром.

— Не кричи так! — прошептал он, одной рукой хватаясь за сердце, другой пытаясь остановить Хамида. — Подожди…

Но тот не слышал его, вскинул в обличительном жесте руку:

— Она проклята своим отцом!

— Подожди…

— Проклята отцом! — уже кричал Хамид, и эхо громогласно разносилось над горами, — Проклята! Проклята!

Что-то было зловещее и грозное во всем его облике.

А Сергею становилось все хуже и хуже. Лишь только, когда он с побелевшими губами, как рыба, хватая воздух и прижимая уже обе руки к груди, опустился на камни, только тогда Хамид обратил на него внимание.

— Дружище, тебе плохо?

— Холодно внутри, тяжело, сердце… — прошептал Сергей.

— А я хотел предложить тебе рискнуть попасть в пещеру. Одному как-то страшно… — поведя бровями, сказал Хамид. — ну, если ты не можешь, то…

— Нет, нет! Я немного посижу, отдохну, и мы попробуем войти туда, только ты не кричи так!

— Хорошо, посиди, отдохни, а я пока посмотрю, как бы сдвинуть этот камень…

Сергей смотрел на него со щемящим чувством в груди. Холод в сердце сменился обжигающей волной. Во всем этом было что-то завораживающее, мистическое и одновременно страшное. Почему-то перед глазами замелькали образы старинных замков, полных призраков и нечистой силы. «Да что это я совсем расклеился, как маленький! Всего лишь надпись… Глупая девчонка влюбилась, и что с того, не замуровывать же ее? Просто кто-то записал это, как сказку. Вот и все!» Но сердце слушать голос разума отказывалось и предательски ныло.