В лабиринтах вечности - [48]

Шрифт
Интервал

— Хорошо, моя любимая дочь, хорошо. Пусть будет так. Только никому не говори о том, что видишь. (А сам подумал: «Несчастная девочка, что-то будет с ней без меня? Пропадет! Затравят мои жены! Правы жрецы: «Ясно видеть — страшно, а слышать еще страшней»!)

— Отец! — взмолилась Неферкемет, но фараон не дал ей сказать.

— Идём! Я покажу тебе мой подарок для мамы — ее Дом Вечности, — он печально, добавил, — Идём! Если тебе понравится место, прикажу рядом сотворить усыпальницу и для тебя.

— Для меня не надо…, — быстро ответила Неферкемет, все еще находясь в плену будущего.

Широкие брови фараона поползли вверх, а дочь хмуро добавила:

— Да, для меня не надо готовить Дом Вечности! Об этом позаботится Мернептах!

III

На западном берегу Нила, ближе к деревне мастеров, раскинулась небольшая долина, уходящая краями в скалистую пустыню — это Долина Цариц — последнее пристанище возлюбленных жен и детей царских.

Фараон и Неферкемет на колесницах в гнетущем молчании достигли священного места. От мертвого безмолвия скал звенело в ушах, казалось, что даже птицы не поют здесь.

И тишина, и безмолвие разрывали фараону сердце…

Тихо, как тихо!

Рамсес и Неферкемет остановили колесницы, огляделись, вслушиваясь в чудовищную тишину…

Вдруг голосисто и надрывно, как вскрикнув сквозь слёзы, прокричала у них над головами птичка. (Неферкемет вздрогнула) Одно лишь мгновение… и вновь гнетущая, звенящая тишина скалистых гор окружила отца и дочь…

— Это ее душа летит за мной, — прошептал Рамсес, всматриваясь в скалы туда, куда метнулась пташка.

— Это ее душа стремится в вечность, — откликнулось в сердце дочери.

Молча спустились в усыпальницу — теплый запах извести приятно смешивался с запахом красок и щекотал ноздри. Рамсес придирчиво осматривал работы мастеров — бесконечные золотые звезды на лазуритовом небе и прекрасные фрески на стенах, а дочь замерла от восторга.

— Как красиво!

— Тебе нравится?

— Теперь я вижу…, о, Владыка моего сердца, знаю… — произнесла восторженная Неферкемет, — Я точно знаю — она будет жить вечно! Отец, ты сотворил для нее самую красивую, самую величественную усыпальницу… и ничего не забыл…

— Да… — горделиво промолвил Рамсес.

— Но… постой… почему…, почему я не вижу тебя?

Неферкемет поднялась с колен, быстро обошла всю гробницу, заглянула за столбы, поддерживающие свод, обошла каждый — нет, нигде не было его изображения! Ни одного рисунка!

— Почему здесь нет тебя! Почему нет рядом с ней?! Почему?!

Рамсес потупил взор, помолчал, провел худыми пальцами по рыжей щетине и тихо сказал:

— В Царство Теней она должна войти сама…, но там, на бесконечных дорогах мы обязательно встретимся! — обратившись к изображению жены на стене, тихо спросил, — Любимая, ты подождешь меня?!

…Протягивая дары богине Хатхор, в ослепительно белой тунике, подпоясанной красным поясом, как живая, стояла его возлюбленная Нефертари и безмятежно улыбалась…


IV
Долина цариц. 1985 год. 5 июля

— Настя, ну, что ты стоишь? Иди…, — Аня легонечко подтолкнула Настю к ступеням в усыпальницу, — Вон же она — твоя Нефертари! Иди! Нам повезло — только подумай, — мы попали в обычно закрытую для туристов гробницу! А ты стоишь, как вкопанная! Иди…

Настя стояла, не решаясь преодолеть какую — то незримую для себя черту.

— Боюсь! Отчего-то боюсь, даже руки вспотели! И сердце стучит…

— Эх, ты! Так рвалась к своей царице, так мечтала увидеть, а теперь боишься. Идем же!



…Восемнадцать ступеней вниз, вход в усыпальницу чуть поврежден, на левой стене отчетливо видны иероглифы…

Нетвердо, как старушка, держась за стену, Настя спускалась вниз…

…Звёздное небо распахнуло ей свои объятия — это лазуритовый потолок гробницы был усыпан золотыми звёздочками, а под чудесным небом на белоснежных стенах великолепные фрески. Им больше трех тысяч лет!

О, это удивительное чувство — несущественности времени!

Вот и здесь, в усыпальнице, время перестало иметь свое значение — не было прошедших трех тысяч лет!


— Вот ты какая, Нефертари Меринмут — «Самая Прекрасная возлюбленная богиней Мут»! — Настя произнесла величественное имя царицы и замерла. Отчего-то защемило, заныло сердце, но не только от восторга — усыпальница была великолепна, а отчего-то другого… непонятного…

Тёплый воздух усыпальницы подхватил её восторг, и вдруг, смешавшись с неведомо откуда взявшимся запахом извести и красок пронёсся где-то в глубинах сознания, лёгким, как дуновенье ветерка, «узнаванием». Узнавание невесомое, мимолётное, неуверенное…, но такое явственное и приятное!

Настя взглядом скользила по фрескам, всматривалась в каждый штрих, в каждую линию. Вот царица Нефертари играет в Сенет со своей судьбой. «Интересно, кто же выиграл?» («Сенет» — древнеегипетская игра, похожая на шахматы). А вот белоснежный феникс Бену — «душа Ра», что символизирует вечное циклическое возвращение жизни царицы, и Анубис — бог мертвых — охраняет ее вечный покой, и Исида, и Хатхор… все… все здесь!


Настя обходит усыпальницу, каждый уголочек, заглядывает за каждую колонну, всматривается в чудесные фрески. Сердце ее то затихает, то щемит, то бьется от восторга! Ей хочется прильнуть к рисункам, почувствовать их шероховатость и, возможно, ту власть веков, что они в себе все еще хранили. Не выдержала — провела пальцем по рисунку, по иероглифам (экскурсовод гневно окрикнул ее, пригрозил). Она не видит его. Только фрески перед глазами, только картуши с именем царицы: «Нефертари Меринмут — жена царская, возлюбленная им»…


Рекомендуем почитать
За Кубанью

Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.


Сквозь бурю

Повесть о рыбаках и их детях из каракалпакского аула Тербенбеса. События, происходящие в повести, относятся к 1921 году, когда рыбаки Аральского моря по призыву В. И. Ленина вышли в море на лов рыбы для голодающих Поволжья, чтобы своим самоотверженным трудом и интернациональной солидарностью помочь русским рабочим и крестьянам спасти молодую Республику Советов. Автор повести Галым Сейтназаров — современный каракалпакский прозаик и поэт. Ленинская тема — одна из главных в его творчестве. Известность среди читателей получила его поэма о В.


В индейских прериях и тылах мятежников

Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.


Плащ еретика

Небольшой рассказ - предание о Джордано Бруно. .


Поход группы Дятлова. Первое документальное исследование причин гибели туристов

В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.


В тисках Бастилии

Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.