В кругах литературоведов. Мемуарные очерки - [5]

С подземными магистралями,

Гудящими, как струна.

Большую с заводом Сталина

И малую – в три окна[8] —

это ведь не Сталин упоминается, а завод; как упоминание Сталинграда – это упоминание города, а не деятеля, имя которого ему присвоено.

Конечно, подобные умолчания обнаруживались и у других авторов. Когда Паустовский после смерти вождя осмелился напомнить, что в его произведениях отсутствует имя Сталина, в какую ярость пришла придворная челядь, все эти грибачевы, сурковы, бажаны: ишь, мерзавец, как исхитрился! Но тематика произведений Паустовского была такой, что отсутствие имени Сталина не очень-то бросалось в глаза. А Твардовский писал такие стихи, как «Кремль зимней ночью», «Москва», «Песнь о Москве», «9 Мая», где имя Сталина, можно сказать, само лезло в строку, но поэт его туда не пускал.

Те, кто представляет себе порядки сталинских времен, согласятся, что это факт исключительный, связанный с огромным риском. Если бы он обратил на себя внимание властей или стал предметом доноса, это могло бы означать не только крах литературной карьеры, но и угрозу превращения виновника в лагерную пыль. Славить Сталина было общеобязательной нормой, и, отказавшись это делать, Твардовский пошел, используя колоритное чичибабинское выражение, «всуперечь потоку».

Смысл и возможные последствия избранной им линии он прекрасно осознавал. Позднее он напишет:

Так на земле он жил и правил,

Держа бразды крутой рукой.

И кто при нем его не славил,

Не возносил —

Найдись такой![9]

Такие находились. Одного из них звали Александр Твардовский. Уж кто-кто, а автор «Василия Теркина» лучше других знал, как прочно была в годы войны внедрена официальной пропагандой во всеобщее употребление нерасторжимая формула «За Родину! За Сталина!». Однако – странное дело! – и в этой поэме, и в стихах военных лет «За Родину!» есть, а «За Сталина!» отсутствует.

В поэме «Теркин на том свете» провожатый Теркина напоминает ему:

С чьим ты именем, солдат,

Пал на поле боя.

Сам не помнишь? Так печать

Донесет до внуков,

Что ты должен был кричать,

Встав с гранатой. Ну-ка?

Помнил Теркин все, но ответил с солдатской прямотой:

– Без печати нам с тобой

Знато-перезнато.

Что в бою – на то он бой —

Лишних слов не надо.

Что вступают там в права

И бывают кстати

Больше прочих те слова,

Что не для печати…[10]

На первый взгляд может показаться поразительным, что тема Сталина появилась в поэзии Твардовского лишь после смерти вождя, когда перестала быть обязательной. В марте 1954-го исполнился год со дня смерти Сталина, и, конечно, не случайно именно тогда, в третьем номере «Нового мира», была напечатана одна из центральных глав поэмы Твардовского «За далью даль» – «Так это было», где сталинская тема стала во весь рост, как этого никогда не бывало прежде.

Я прошу прощения за длинную цитату, но речь идет о тексте, который после единственной публикации в журнальном номере, вышедшем более шестидесяти лет назад, оказался и напрочь забыт, и трудно доступен. Между тем эти стихи не только написаны на высочайшем поэтическом уровне, но и исключительно важны для понимания мироощущения и эволюции Твардовского.

Покамест ты отца родного

Не проводил в последний путь,

Еще ты вроде молодого,

Хоть сорок лет и больше будь.

Хоть и жена давно, и дети,

Еще ты сын того отца,

Еще не полностью в ответе

За все на свете до конца.

Хоть за тобою попеченье

И о делах, но всякий раз

Его совет, сужденье, мненье

Ты как бы держишь про запас.

Его в виду имеешь разум,

Немалый опыт трудных лет.

Но вот уйдет отец, и разом —

Твоей той молодости нет.

И тем верней, неотвратимей

Ты в новый возраст входишь вдруг,

Что был он чтимый и любимый

Отец – наставник твой и друг.

Так мы на мартовской неделе,

Когда беда постигла нас,

Мы все как будто постарели

В жестокий этот день и час.

В минуты памятные эти

Мы все на проводах отца

Вдруг стали полностью в ответе

За все на свете до конца…

В безмолвной скорби той утраты

Стояли мы, заполнив зал,

Тот самый зал, где он когда-то

У гроба Ленина стоял.

Стоял поникший и спокойный

С рукою правой на груди.

А эти годы, стройки, войны —

Все это было впереди…

<…>

Да, мир не знал подобной власти

Отца, любимого в семье.

Да, это было наше счастье,

Что с нами жил он на земле;

Что распознали мы любовно

Его средь нас в своей судьбе…

Мой сверстник, друг и брат мой кровный,

Я – о тебе,

Я – о себе[11].

Пронзительная искренность этих стихов не вызывает сомнений: без нее они не получились бы такими. Но важно видеть другое: они зримо диссонировали с линией официальной пропаганды.

Уже через неделю-полторы после сталинских похорон имя вождя начало исчезать с газетных страниц. Передовые статьи обходились без его цитат. Было выведено из употребления неразделимое прежде словосочетание «сталинская конституция», его заменило другое: «советская конституция». А вскоре в постоянный обиход вошло выражение «культ личности». Хотя прямых указаний на то, какая личность имеется в виду, пока еще избегали, мало кто этого не понимал.

За год, минувший после смерти Сталина, генеральная линия официальной пропаганды выявила себя со всей полнотой и однозначностью. Десятилетиями вдалбливаемые догмы о том, что Сталин – источник всех наших побед, что только благодаря его мудрому руководству было отражено вторжение гитлеровских орд, что всем, что имеем, и самим своим существованием мы обязаны исключительно ему, следовало срочно и бесследно удалить из памяти. Процитированные строфы Твардовского шли вразрез с этой линией. Вновь подтвердилось, что он идет «всуперечь потоку».