В крови - [14]

— Не надо горевать, — с легкой укоризной произнес Вагиф. — Ведь ты — мужественная женщина, Шахниса–ханум. Ты дочь Шахсевена и не уступишь мужчине в твердости духа!

— Нет, ахунд, нет!.. — Шахниса–ханум снова оттерла слезы. — Знал бы ты, как мне горько!.. Будь я простой женщиной с мозолистыми руками, дети мои всегда были бы при мне… Отправить дочку в Тегеран — что Азраилу отдать — увезут, и не увидеть мне ее никогда. Да и зятя своего будущего я в глаза не видала. Кто знает, какой он человек… — Женщина всхлипнула. — Да, ахунд, не дорог и золотой таз, коли в него кровь цедить!..

Неожиданно впорхнула Кичикбегим. Увидела Вагифа, остановилась в растерянности. Поздоровалась, вся красная от смущения, хотела уже уходить.

— Ты куда ж это, смуглянка, — ласково окликнул ее Вагиф.

Девушка потупилась, нерешительно приблизилась к нему. Ласково улыбаясь, смотрел поэт на свою ученицу, с наслаждением вдыхая исходящий от нее аромат розовой воды. Кудри, выбившись из–под белой кисеи, касались стройной шеи, келагай, соскользнувший с головы, открыл ее тонкий стан, в вырезе воротника белела мраморная грудь, низ шаровар и бархатные башмачки были расшиты жемчугом.

Девушка протянула поэту руку, и янтарный браслет, скользнув по ее запястью, коснулся пальцев поэта.

— Выросла и теперь знать не хочешь наставника? — не выпуская ее руки, Вагиф укоризненно покачал головой. — Забыла меня?

— Я вас никогда не смогу забыть! — горячо воскликнула девушка и еще больше зарделась.

— Да есть ли у тебя хоть одно стихотворение, чтоб она не переписала?! — поддержала дочку Шахниса–ханум. — Каждый день слышу: на весь сад заливается, твои стихи распевает!

Окончательно смутившись, девушка вырвала у Вагифа руку и метнулась к дверям; черные кудри раскинулись по спине, звякнули вплетенные в них золотые монеты…

— Коза! Как есть коза горная! — Шахниса–ханум с тихой гордостью поглядела вслед дочери и глубоко вздохнула.

Небо начало темнеть уже, когда Вагиф ехал во дворец. И вот гроза разразилась. Сверкнула молния, мгновенно расчертив черную тучу ослепительными кривыми линиями, горы задрожали от грома. Шахниса–ханум кликнула рабыню. Женщина тотчас явилась, закрыла ставню. В комнате стало совсем темно. Ливень со страшным шумом хлестал по стеклам, вода стала затекать в комнату. Пришлось отодвинуть тюфячки от окна. Рабыня принесла свечу. И вдруг громыхнуло так, что Шахниса–ханум привскочила.

— Ла илахе иллаллах! — пробормотала она, в ужасе косясь на окно.

Но гроза длилась всего несколько минут, небо начало очищаться, в просветах облаков весело проглянуло солнце. Свечу унесли, открыли ставни, и вместе с чистым весенним воздухом в комнату хлынули соловьиные трели. Шахниса–ханум взглянула на чинары под окнами.

— Безмерна сила господня, — с радостным изумлением воскликнула она, любуясь яркой листвой. — Только что гроза бушевала, а теперь! Красота–то какая!..

Вагиф, радостно–задумчивый, кивнул, соглашаясь с хозяйкой. Наконец они перешли к основному разговору. Шахниса–ханум хотела знать, что думает Вагиф о сватовстве тегеранского бейлербея[19].

— У меня прямо сердце разрывается. Отправить девочку в чужую страну!.. За тридевять земель!..

— Хан уже советовался со мной, — осторожно заметил Вагиф. — Что я могу тебе сказать?.. Каждая девушка должна стать чьей–нибудь женой. А за первого встречного ханскую дочь не отдашь. Такая, значит, ее судьба — идти за бейлербея. Тегеран, пусть он и далеко, все же это Тегеран. А что разлучиться придется, так и тут горю можно помочь: пройдет месяц–другой, поедешь, проведаешь дочку… Потом, глядишь, и она в гости соберется. Если муж ее окажется человеком благородным…

Шахниса–ханум задумчиво слушала Вагифа. Она хорошо знала: все это — политика. Выдать Кичикбегим в Тегеран — чрезвычайно важный шаг для создания прочных связей с Ираном. Отказать тегеранскому жениху — значит нарушить и без того неустойчивое равновесие, породить в отношениях с Ираном холод и недоверие. Все это Шахниса–ханум понимала, очень хорошо понимала, но материнское сердце не хотело признавать доводов логики и рассудка.

Не зная, на что решиться, так и не сказав хану ни «да» ни «нет», Шахниса–ханум словно бы плыла по течению, подчинившись безжалостной судьбе.

— Ну хорошо, — вздохнула она. — Ты скажи, как отправлять–то: одну или кого–нибудь из братьев послать в провожатые?

— Мне думается, никого из ханских сыновей отправлять в Тегеран не надо. Кто знает, как оно обернется. Завтра Керим–хан возьмет да отдаст богу душу, и опять смута, опять — в каждом городе новый хан объявится!.. Ханского сына могут захватить — заложником оставить… Тогда пляши под их дудку — деваться некуда!

— А дочь? — испуганно воскликнула Шахниса–ханум.

— Женщин заложницами не берут. Об этом не тревожься, ханум.

Обсудили, как обставить заключение брачного контракта, потолковали о свадьбе, о приданом. Вагиф завел разговор о делах богоугодных — предложил по случаю замужества Кичикбегим отпустить на волю нескольких рабов и рабынь — пусть за нее вечно богу молятся! И его под самый конец Вагиф рассказал ханше о Сафаре.

— Помочь бы кязымовой дочке! Пусть счастлива будет, пусть тоже за твою дочь вечно бога молит! Может, как будет она уезжать, на прощанье–то и сумеет упросить отца, чтоб разрешил Сафару объявиться. Дело это благое. Недаром ведь говорится: раскаявшийся грешник вдвойне приятен богу!