В краю родном - [46]

Совсем одичало Пестрово без мужиков. Ни радио, ни электричества, только что почта и есть связь со всем миром. На почту теперь вся их надежда. А как почту доставляют из района?

Вон Сидор, старичонка, кобылку запряг, хлеба краюху сунул за пазуху, на лошадь чмокнул, и потащились за письмами.

Уж снегу нападало и морозец. Уезжает Сидор затемно и приезжает затемно. Сидит на клочке сена тощим задом, вожжи на руку намотал, везет письма с войны. Кому горе, кому радость везет, кому что.

А к ночи мороз тебе. Люди жмутся по теплым избам, овцы в хлеву надышали тепла, а снизу тепло им от навоза.

В семье Викентия ужинать садятся. Бабка Дарья шарит ухватом в темной печи. Трещит лучина, воткнутая в щель, чадит, гаснет. Понеси тя леший с этой лучиной, хоть бы керосину каплю.

Викентий в зыбке агукает, ручонками воздух хватает, норовит за печку горячую схватить. Мать его к себе на колени: ешь молоко да спи. Спать уж тебе пора, экой ты рыженький, папка твой Гитлера бить пошел, нету папки дома. Вырастешь, и ты уйдешь на войну. Слезы капают у Марфы, а тот ей:

— Агу, агу!

Бросит грудь и улыбается. Смешно ему, видишь ты, пострел экой. И Дарья тоже подойдет к любимому внуку и забормочет с улыбкой:

— Ням-ням! У нас Викеша ням-ням.

— Вот тебе и «ням-ням», — говорит дед Иван, не говорит, а шелестит в бороду. — Знаште, надо еще печку потопить. — И идет в сени расколоть полешко для маленькой печки.

Трое жильцов в избе. Да только жилец ли ты, Викентий? Двоих уж взял ненасытный бог у Марфы.

Жилец не жилец, а жить надо. И Викентий усердно поливает бабкин подол. И снова прыгает у нее на коленях.

— Оп! Оп! Оп! Да погоди ты, егоза! Давай мы тебя запеленаем в сухое. Хорошо тебе, надулся молоком, как пузырь, да и на боковую.

А каково им пропитаться? Муки не лишка, картошки есть да капусты немного. А войне и конца не видно. Вон сколько нищих развелось. И идут, и идут тебе-ка. Ночевать просятся. Пусти, дак куда и положить, хоть на постелю свою клади. Ладно бы это, на полатях спи, так ведь и вшей нанесут, и утащат что-нибудь. Всякие ходят.

— Чего тебе, старушка?

— Христа ради.

И подаст Дарья краюху, хоть и жалко, да подаст. Всем есть охота. А та все стоит, не хочет, видно, в метель идти.

— Чего тебе еще? Ступай с богом.

— Да ведь некуда идти-то мне, ночевать бы пустили.

— Откуда ты?

— Издалеку.

— Есть ли у тебя дом?

— Был, бабушка, да бросила.

— Пошто?

— А ести нечего.

— Осподи, помилуй нас грешных. Ложись, буди, на полати. Вши-то есть ли у тебя?

— А как, поди, нет, бабушка. Не помню, когда уж и в бане бывала.

— Ложись на полатях, — задумчиво говорит Дарья. — А завтра баню истоплю, дак вымьешься.

Побираха в ноги Дарье да плачет.

— Чего ты, дура?

— А ишь, суров народ стал. Ночевать-то едва допросишься. А тут баня.

6

Откуда и что берется, неизвестно. Меньше стало, говорят мужики, травы в лугах. А бывает, что всю и не уберут, рук не хватает да и ног, конечно. Вот пестровский житель старик Николай говорил Викентию:

— Ведь что сделали с полями! Оскудели поля, не валят навозу.

А Викентий ему:

— Почему же рожь выше меня?

— Верно, рожь нынче высока. Видишь, минерального удобрения положили, не поскупились. А ты посмотри, земля-то какая. Структура в почве какая? Никакая, парень. Навоз структуру почве создает.

— Структуру, — сказал Викентий, а сам подумал: «Откуда дед и слов-то таких поднабрался?» — А все-таки рожь хорошая.

— Хорошая-то она хорошая.

Вот и пойми ты. Худо-худо, а и хорошо вдруг. Будто бы худо, а на самом деле хорошо.

В каждом доме у пестровцев телевизоры, что хоть и не цветные. Тоже вот так вдруг. Не было, не было и стало. Да и не обсуждали пестровцы, худо ли, хорошо ли живут. Сами про себя знали. Чего тут обсуждать? А как да сглазишь? Вот и говорят: «Там хорошо, где нас нет».

А коров караулить и правда стало негде. Прежде, бывало, гоняли за реку. А теперь никак не попасть корове за реку. Лес идет по реке.

Бык пестровского стада грустил весьма. То в одну сторону коров поведет, то в другую, то в воду заведет, если жарко. Стоят в воде и хвостами помахивают. А что еще остается делать?

Зато бабам любо караулить коров у реки. Это тебе не в лесу. Ляжет баба на берегу и уснет. Очухается, поглядит по сторонам, ничего не соображая, и вдруг встрепенется.

— Ой! Где коровы-то мои? Викентий, не видал ты коров?

А тому коровы всю рыбу разогнали. Ушли на остров, говорит. Ох уж эти ему коровы. Запах от них по всей реке молочно-навозный.

А тут еще встали жаркие дни, так вздумали бабы купаться да загорать. А как загорают пестровские бабы? Нагишом.

Идет Викентий по берегу, а на травке лежит и светится здоровенная рыбина — русалка грудастая. Да вот и начнет смотреть на Викентия, мол, понеси леший парня, нету ему дороги. Тот сторонкой, подальше от греха…

Ох какой зной навалился на пестровские окрестности, густой, плотный, как войлок. По небу целый день разгуливают сизо-белые облака.

Удить негде стало Викентию, везде плещутся люди да визжат от счастья. Только закинет удочку где-нибудь за кустом, сам разденется, чтобы позагорать, а тут Зина с Танькой.

— Ха-ха-ха! Да ведь это Викентий!

— Хо-хо-хо! Ты что, Викентий, рыбу удишь?