В координатах мифа - [30]

в локтях, саженях, шепчет и ворчит,

здесь тайны поднимаются со дна,

здесь каждый камень золотом блестит.

Из жизни чьей скругленный черепок

меня на дюнах царственных нашел?

Вдруг чайка – ах! – язвительный смешок —

кричит, что кто-то пожил хорошо.

Ей невдомек, что тошно в одиночку

сидеть, уставясь в горизонта строчку…

Bestia Петербург

Прострелом в спину – здравствуй, Петербург!

Дар, fat, душа и вечное проклятье,

и счастья и предательства печать ты,

стреляй же точно в спину, Петер-БУРХ!

Ты, бледный и больной, все так же нужен —

и стертые о цепи зубы львов,

и псов твоих осипших лай по стуже,

всяк час я сострадаю мощь оков.

Новы, знакомы (как же пахнут дурно!)

все коридоры-улицы твои,

строги их лики там, а здесь – сумбурны,

каким сваял тебя творец, живи!

Вериги белых суток не ржавеют,

здесь дамам кавалеров приглашать:

Минерве – да, Кассандре, той – с Энеем,

profanum vulgus зрелищ подавать.

Здесь ветром подпоясан, век в молчанье

царь Петр не склонит медной головы,

когда мелькнете крошечные вы,

совокупясь в регистре иль венчаньем.

Не упусти же шлейф ветров коварных,

что студят грудь чахоточных и дам,

о, bestia благословенный, странный,

бог эпитафий и эпиталам!

Arlecchinata

1. После представления

В лугах занавесной парчи

златые мерцают цветочки,

притворщик в дырявых носочках

без туфель – отменно молчит.

В тот миг сиротливо скрипит

у выхода половица,

секундная стрелка мчится

и шарика труп висит.

Забавы и фальши знаток

приметил в окошке движенье —

не публик имущих скольженье

туда, где оплачен биток.

Мальчонка измотан уже,

как arlecchinata он хнычет

для няньки и пальчиком тычет

в коробочку из-под драже!

– Ведь клоун конфетки не съел?

Скажи, а не болен он, няня?

Мышонку не страшно в кармане,

быть может, удрать он успел?

Ах, няня, мне надо бы знать,

что песика не запирают,

вернемся!.. – и он уж рыдает,

а няньке его утешать.

В окошке – движенье.

Притворщик в носочках,

Секундная стрелка…

Нет, занавес!

2

Тих и душен угол съемный,

чердака полночный плен,

непременный стон колен,

многоточие помпонов…

Здесь в разгар небесной тризны[8],

сам-то цел и невредим,

белолицый Никодим

все вздыхает с укоризной:

– Эх, сердечный мой напарник,

где ты странствуешь теперь;

шапито открыта дверь,

жив-здоров инспектор-скарбник,

место свято на канате

на везенье, на беду,

по душевному стыду

помянул тебя, приятель.

А по крыше тихо катит

запоздалая луна,

не противится она

ветра зову и объятьям.

На межзвездном на манеже —

та же тризна, вечный пир,

но уже свой балансир

милый друг надежно держит.

3

В галерке – людно, в партере – ленно,

в буфете – пусто, в кулисе – душно,

качнулась сцена обыкновенно,

упал и умер актер мгновенно.

Оркестр звуки еще взметает,

и Quanto e bella[9] все ожидают,

и все картинно, и ночь степенна,

луна лишь знает, она кивает.

Толпа свистела в пылу протеста,

а после тело снесли на место.

И был персона уполномочен,

в делах удачен, в расчетах точен.

Пред ямой в свете паникадильном

вздыхалось чинно и изобильно —

о том, что музы взялись за дело:

вакантна маска и Quanto e bella.

Эта женщина права

Ирине Сгибневой, театральному режиссеру.

Гаснет свет (изъян эпохи), но Мадам хватает кисть:

клоун, карлик кособокий – акварелью налились.

Не снимай, паяц, улыбку, дай в сырой ночи ответ:

этой хрупкой Дамы скрипку ты расслышал или нет?

Ты, мерзавец и опоек, не освистан, не польщен,

над твоей могилой воет эта Баба, дух твой вон!

Тем – начну… С цуккини нежным, что сулит здоровью рай,

Леди в поисках прилежных путешествует online.

За окном взбесилось море, чахнет в садике трава.

С «Миром»[10] всем о вкусах споря, эта Женщина – права!

Надкусив макушку кекса, Госпожа вперяет взгляд:

– Нет беды священней секса, нет весомей – клоунад!

Мир падет и вновь воспрянет, сути следуя мужской,

но вполне приличным станет лишь под женскою стопой.

Так пускай себе глотает золотую пыль торгаш!

Что Мадонна нынче справит, знать, возьмет на карандаш.

Что как душу продал Диве? Что как жизнь – не для услад?

Секса нет любви правдивей, нет священней – клоунад.

«Однажды в погоне за пеной морскою…»

Однажды в погоне за пеной морскою

река потеряла названье свое,

зато познакомилась с шумным прибоем

(как спутницам он вдохновенно поет!),

минутку с приливной волной веселилась, —

щекою коснулся громада-утес,

и – в бездну за сонмами искр опустилась,

а соло прощальное ветер унес.

«Некто необходимый…»

Некто необходимый —

жаль, что покинул,

а мог бы повременить!

Тропу, что прочерчена мимо,

подтвердил он и сгинул.

Оставил памятью жить.

Песня нереиды

Я нимфа, нереида,

в речном родном краю

на валуне зеленом

уселась и пою.

Щекочет мне колени

блестящей рыбки хвост,

она все ловит тени

порхающих стрекоз.

Сестра моя наяда

из горного ручья

шлет лепестки к нарядам,

их собираю я.

Я нынче шью на диво

тунику из листвы,

вот облачусь под ивой

и в волосы – цветы.

Нежна и беспечальна,

от грота моего

назавтра отлучаюсь

сопровождать богов.

Возлюбленной женою

пирующим явлюсь,

рождение героев —

удел наяд и муз.

Капризы властелинов —

не шутки наших дней,

но их сердца – в долинах

таинственных напей.

Здесь чутких дев круженье,

их песни, игры, смех,

и все – для настроенья,

для грез и для утех.

Я нимфа, нереида,

в речном родном краю

на валуне зеленом

уселась и пою.

Лови, подруга рыбка,

серебряную нить,