В Каракасе наступит ночь - [58]

Отыскать усадьбу было нетрудно. Она действительно находилась в самом конце улицы, почти на самом берегу реки. Замок на главных воротах красивого красного цвета оказался сломан, да и сами створки не были закрыты до конца. Я вошла в сад, заинтересовавшись кустами хлопчатника, которые служили главным украшением сада. Еще никогда я не видела ничего подобного. Кусты был почти сплошь покрыты пушистыми, упругими, как губка, комками белоснежных волокон. Я не знала, что это такое, но мне захотелось сорвать несколько штук и попробовать на вкус.

В тоне, каким мои тетки произносили слова «дом архитектора», было нечто зловещее, и я всегда думала, что он должен иметь пугающий, мрачный вид. Вот почему я очень удивилась, когда на самой окраине пыльного, захолустного городка я увидела обветшалый, но все еще красивый современный дом, благородные, выверенные пропорции которого невольно приковывали взгляд. Можно было подумать, что некие основоположники Баухауса[46] вдруг задались целью привести этот заросший, неокультуренный участок в порядок и познакомить его с прогрессом. Я никак не могла взять в толк, почему о са́мом красивом здании обширной помойки, лишь по недоразумению носившей название города, местные жители говорят в столь мрачном тоне. Дом архитектора не имел ничего общего с угрюмым и страшным замком злого волшебника, который я, наслушавшись теток, себе воображала. Казалось, его красота искупает и облагораживает окружающее убожество: бытовки из гофрированного цинкового листа, покосившиеся навесы, в которых местные рыбаки солили и сушили акулье мясо, бесчисленные винные лавчонки с занавесками из бус вместо дверей, возле которых оборванные мужчины пили дешевую анисовую водку из небольших квадратных бутылок.

Я вошла в дом без страха, привлеченная белыми завитушками карнизов и цветными витражными окнами. Но внутри меня встретила мерзость запустения. Ползучие растения и сорные травы почти полностью скрывали стекло и белые металлические детали ведущей наверх лестницы. Следы воды на стенах свидетельствовали о наводнениях, захлестывавших дом. Дверные ручки были вырваны. Царивший в комнатах разгром указывал, что в усадьбе побывали воры, а в углах было полно осиных гнезд. Мебели почти не осталось, а пол был засыпан бумагами – записями по теории аддитивного цвета, заметками о том, как удерживать сферу в воздухе, а также чертежами и набросками каких-то металлических сооружений, каркасов и опор.

В одной из комнат я набрела на остатки библиотеки. Остановившись перед белой, гладко оштукатуренной стеной, я долго рассматривала сохранившиеся на полках книги. Одна из них была заставлена томами на французском. Именно там я впервые в жизни увидела книги знаменитого издательства «Галлимар»[47] в переплетах цвета старой кости и с двойными тиснеными линиями по краю корешка. Они показались мне очень элегантными и красивыми, их так и хотелось взять в руки. На других полках я нашла много учебников по искусству. Многие страницы из них были выдраны, но на оставшихся я прочла имена, которые тогда были мне не знакомы. Звучали они непривычно и, должно быть, поэтому глубоко врезались в мою память: Джозеф Альберс, Жан Арп, Колдер, Дюшан, Якобсен, Тэнгли[48]… Портреты мастеров сопровождал довольно длинный текст. Приведенные тут же репродукции их творений выглядели странно, но мне они почему-то казались знакомыми.

Только потом я поняла, где я их видела. В Каракасе и улицы, и вагоны метро, и даже уличные переходы-«зебры» были выдержаны в том же или в очень похожем стиле. Прошло, однако, еще много лет, прежде чем я поняла, что гармония, сверкнувшая мне в заброшенной усадьбе на окраине приморского городка, некогда осеняла всю страну. Это было обещание или намек, что когда-нибудь и мы преодолеем варварство и отсталость, постигнем гармонию красоты и сумеем стать частью современной цивилизации. Протокол о намерениях… Увы, теперь наши намерения тоже лежали в руинах – совсем как оскверненные, лишенные своей первоначальной красоты дома, со стен которых сборщики железного лома сорвали декоративные металлические панно. Проржавевшие, смятые, эти некогда прекрасные произведения искусства до сих пор валялись по всему Каракасу.

И вдруг мне захотелось переехать в дом архитектора. Я мечтала, как я вывезу отсюда весь мусор, отремонтирую и стану здесь жить или хотя бы проводить в нем свободные часы, которых в пансионе сестер Фалькон у меня было в избытке.

В главной гостиной летали жирные мясные мухи. А возле лестницы я нашла несколько предметов, которые плохо вязались с самим духом этого места: разодранный служебник, несколько статуэток святых с отбитыми головами, брошюры без обложек с текстом Нового Завета, а также пустые бутылки из-под агуардиенте, морские ракушки, куриные перья и грязные тряпки.

Наверх я поднималась, слегка дрожа от возбуждения и восторга. Ступеньки, разъеденные соленым воздухом Окумаре, слегка поскрипывали у меня под ногами. С верхней площадки мне снова стали видны хлопковые кусты, которые сверкали в солнечных лучах ослепительной белизной. Порыв ветра донес до меня голоса женщин, стиравших в реке белье и одежду.