В капкане - [15]

— А то, что враги зарыты в одном месте.

— Не понимаю.

— Что тут непонятного! — раздраженно бросил Мошкин. — Для победившей стороны один из убитых — свой. Это ясно и ослу.

— Что?

— Я говорю, что даже ослу это ясно!

— Ну да, я понимаю.

— Но в таком случае, почему они своего приятеля закопали вместе с врагом? Должны были как-то по-человечески похоронить. Иначе — фашисты какие-то, а не люди.

— Что-то запутал ты меня окончательно, — наморщил лоб Полынцев. — Давай приезжай быстрей, здесь все детали обсудим.

Выключив телефон, он продолжал обдумывать услышанное. Почему, собственно, старик и хачик должны быть из разных лагерей? Вполне вероятно, что они принадлежали к одному — проигравшему. Тогда легко рассеивается возникшая интрига: победители расстреляли соперников и закопали их в скрытом от глаз месте. Разборка не случайно была назначена на пляже — оттуда несложно переправиться на остров.

Мошкин положил трубку, уныло взглянув на Инну.

— Твой армеец еще один «глухарь» раскопал. Носит его нелегкая по лесным трущобам.

— Он такой же мой, как и твой, — сухо сказала Инна.

— Сама же говорила, что он интересней, чем я рассказывает.

— Ну, допустим. И что в этом такого?

— Армия, говорила, тебе нравится, военные.

— Одни нравятся, другие нет. Демобилизованный солдат Зотов, например, которого я недавно допрашивала, совершенно не понравился и даже, совсем наоборот.

— При чем здесь какой-то солдат Зотов?! — не выдержал Мошкин. — Я тебя про Полынцева спрашиваю.

— Я не поняла вопроса.

— Про Полынцева, говорю, интересуюсь: что к чему и почему?

— Тебя заинтересовал Полынцев?

— Меня — нет. А вот тебя, похоже, — да.

— Серьезно?

— Я это и пытаюсь выяснить.

— Ой! — всплеснула руками Инна. — А вы часом не ревнуете, милейший?

— С какой радости? Так спросил, чтоб разговор поддержать.

— Ну, тогда и отвечать не стану.

— А если б сказал, что ревную?

— В таком случае, ответила бы. Ревность — сильное чувство, к нему надо с уважением относиться. Мне еще бабушка говорила. Не играй, говорит, внученька с ревностью — доиграешься.

— Тогда, считай, что я ревную.

— Ничего я не собираюсь считать. Хватит со мной шутки шутить, иди лучше работай.

— Я не шучу. Я правда ревную.

— Ну, правда, так правда, — со вздохом сказала Инна. — Тогда знай — мне твой Полынцев, как для ласточки заяц.

— Это как так?

— В том и дело, что никак. Работай спокойно, коллега. Сердце дамы свободно.

Мошкина эта фраза заметно приободрила. Игриво улыбнувшись, он поднялся из-за стола и с видом победителя вышел из кабинета.

Глава 5

Пятилетний мальчик Вовка стоял у зеленого палисадника и что есть сил отмахивался от драчливого соседского петуха. Тот, в свою очередь, атаковал мальца, хлопая крыльями, топорща острые, как копья, шпоры. Крепкий желтый клюв птицы вонзался то в ноги, то в руки ребенка, оставляя на нежной коже ярко-красные пятна. Вовка от беспомощности и боли готов был заплакать. Прикрыв глаза руками, он уворачивался от забияки, надеясь, что тот, в конце концов, отстанет, да где там. Дерзкая птица распалялась все больше, прыгая прямо в лицо, целя клювом точно в глаза. Мальчуган выпятил нижнюю губу и уж собрался было заплакать, но тут…

В просвете между пальцами, он вдруг увидел чей-то хромовый сапог. Коротко замахнувшись, тот с глухим ударом врезался в жирную задницу петуха. Обгоняя голову, она пулей улетела за ворота соседского дома, откуда тотчас же послышался удивленный женский возглас.

— Ты смотри, наш петух никак летать начал?! Надо б крылья ему подрубить.

— Подрубим, — ответил сипловатый басок.

Вовка опустил руки. Перед ним, в картузе с козырьком-клинышком, стоял улыбающийся Николай Петрович.

— Что ж ты, внучок, как не в деревне родился? Надо было дать ему хорошего пенделя, чтоб знал свое место. Животное ведь слез не признает, оно ить только силу понимает.

Вовка всхлипнул, растирая покрасневшие ручонки.

— А я так не умею.

— Ну, ничего, — потрепал его за вихры Петрович. — Я тебе покажу «волшебный пенделек». Один раз вдаришь, и все петухи стороной обходить станут.

— А гуси? — с надеждой в голосе спросил мальчуган.

— И гуси, тож… И селезни.

— А когда научишь? — окончательно просветлел Вовка.

— А вот сейчас к твоим соседям загляну, и сразу апосля займемся.

Шагнув к высоким зеленым воротам, Петрович повернул кольцо железного засова.

Дверь открылась в тот момент, когда тяжелый, остро заточенный топор опускался на белую шею петуха. Державший его за лапы Афанасий Колокольников, с видом любящего свою работу палача, обтер кровавое лезвие о чурбак и отбросил безглавую тушку к поленнице.

— За нападение на человека — голову с плеч, — констатировал смерть Петрович, огладив сивые усы. — Сурово, но справедливо.

— Что ж ты сделал-то, ирод?! — вышла на крыльцо супруга Колокольникова Зинаида. — Я ж сказала крылья подрубить, а не голову.

— Да? — искренне удивился Афанасий. — Значит, я не так понял. Ты ко мне, что ль, Петрович?

— Да не то чтобы к тебе… Так, мимо шел. Смотрю, петухи летают. Думаю, непорядок. Зашел. Гляжу: ан нет — уже порядок.

* * *

Когда начался дождь, Полынцев с опасением заметил, что в «Жигулях» Мошкина не работают дворники. Положим, в этом ничего удивительного не было — все в пределах заявленного стиля. Настороженность вызвало другое. Достойный своей машины хозяин, шоферское мастерство которого заключалось в том, чтобы сыпать ругательства на головы встречных водителей, вдруг, прищурив глаза, вынул из кармана большие черепаховые очки и ловко нацепил их на нос. Полынцев напрягся.