В канун грозных потрясений: Предпосылки первой Крестьянской войны в России - [65]

Версию о смерти царевича от несчастного случая не разделяли кроме Нагих еще несколько человек, хотя и весьма уклончиво. Духовник Григория Нагого поп церкви царя Константина Богдан обедал 15 мая у Михаила Битяговского в то время, когда к дьяку прибежали его люди и сказали, что царевича «не стало» (XXVI). Игумен Алексеевского монастыря Савватий уже более определенно сообщал то, что он от монастырских слуг узнал: «..царевич Дмитрей зарезан» (XXV). Архимандрит воскресенский Феодорит передавал, что монастырские слуги «от посадцких людей» узнали, «будто се царевича Дмитрея убили» (XXII). В обоих случаях свидетели добавляли по сути одно и то же: «..того не ведают, хто ево зарезал»; «..а тово не ведомо, хто ево убил». Обратим внимание на то, что эти трое — лица духовного звания. Возможно, именно поэтому комиссия Шуйского не решилась исключить их свидетельства из Следственного дела, как не могла она обойтись и без показаний Нагих. Впрочем, показания игумена Покровского монастыря Давыда как бы нейтрализовали свидетельства Савватия и Феодорита. Правда, Давыд находился тогда в обители, располагавшейся в двух верстах от города, и в пользу версии о «самозаклании» смог сослаться только на рассказ дворовых людей (XXIV).

Отметим еще одну особенность Следственного дела: в связи со смертью Дмитрия в нем нигде не упоминается имя Бориса Годунова, хотя среди сторонников версии об убийстве царевича могли быть и лица, которые прямо связывали трагические события в Угличе с царским шурином. Возможно, кн. В. И. Шуйский, не отличавшийся смелостью и принципиальностью, не решился упомянуть всесильного правителя даже в форме опровержения его причастности к убийству.

В целом круг лиц, привлеченных комиссией к дознанию (во всяком случае тех, чьи показания до нас дошли), несомненно, тенденциозен: это были преимущественно чины местной администрации, дворовые люди и военно-служилая челядь. В Следственном деле отсутствуют показания угличан-посадских, хотя за выступление против царской администрации они подверглись жестоким наказаниям. Согласно Авраамию Палицыну, казнено было 200 угличан. Многих горожан пытали и отправили в ссылку, и в первую очередь тех, кто был в той или иной мере причастен к убийству Битяговского и давал показания против Осипа Волохова и других «злодеев» (или невинно пострадавших, с точки зрения правительства). Автор «Сказания о самозванце» прямо пишет: «А которые было православные християне сташа за убиение царевича, и тех християн повеле Борис Годунов разослати в Сибирь и в Пермь Великую в заточение в пустые места». «И оттово же Углеч запустел», — добавляет «Новый летописец»[567].

О предвзятости Следственного дела свидетельствует весь его ход. Так, после того как Раков подал свою челобитную комиссии, на допросе его спросили: «Для чево тебе велел ножи, и палицу, и сабли, и самопалы Михаиле Нагой класти на убитых людей?» (III). Но в сохранившейся части его челобитной, где речь как раз идет о событиях, последовавших за смертью Битяговских, нет ни слова ни о каких ножах и т. п. Значит, комиссия уже получила от кого-то информацию об участии в событиях Ракова (помимо его челобитной). О ножах и своем участии в их сборе Раков говорил лишь в ответе на поставленный вопрос и во второй челобитной, поданной митрополиту Геласию (LVI–LVIII). Вопрос о ножах, которые М. Нагой распорядился положить на трупы убитых, вовсе не был частным.

Все внимание комиссии направлено было не на выяснение обстоятельств смерти Дмитрия, а на доказательство того, что волнения в Угличе произошли в результате действий Нагих. Так, вслед за Русином Раковым сразу же был допрошен Михаил Нагой, а не очевидцы смерти царевича. Комиссию интересовали пять вопросов: 1) «которым об[ычае]м царевича Дмитрея не стало»; 2) «что его боле[з]нь была»; 3) «для он (М. Нагой. — А. З.) чево велел убити» М. Битяговского и др.; 4) «для он че[го] велел… збирати ножи… и класти на у[би]тых людей»; 5) зачем он приводил Ракова к целованию и против кого им было «стояти» (IV). Четыре последних вопроса носят явно тенденциозный характер: второй как бы подводит к версии о «самозаклании» царевича, а третий, четвертый и пятый заранее исходят из версии об участии Нагого в убийстве Битяговских и др. М. Нагой на первый вопрос ответил однозначно: царевич был зарезан; второй обошел молчанием, а участие в организации убийств решительно отрицал. Допрос М. Нагого велся только в связи с челобитной Ракова и общей направленностью работы комиссии. Ее целью было не столько выяснить истину, сколько дискредитировать показания этого важного свидетеля.

В Следственном деле можно обнаружить существенные противоречия. Так, Михаил и Григорий Нагие говорили, что прибежали во двор, услышав звон колокола у Спаса (IV, V, VIII). А Волохова упомянула, что колокол зазвонил после того, как Григорий Нагой появился во дворе (XIV). Комиссия спрашивала у попа Федота Огурца: «Хто ему велел звонити в колоколы?» (XVIII). Заметим, что до этого речи об Огурце не шло, и остается неясным, откуда комиссия прознала о нем. Огурец показал, что звонил сторож Максим Кузнецов, а тому велел звонить стряпчий Суббота Протопопов, которому в присутствии Григория Нагого приказала царица Мария (XIX–XX). Григорий, по его словам, «не слыхал», что Федоту приказал звонить Протопопов (XX). В. К. Клейн предположил, что могли звонить дважды: в первый раз — М. Кузнецов, во второй — Ф. Огурец. Но следствие даже не заинтересовалось Кузнецовым. Ему важно было установить связь Нагих с беспорядками и обвинить их в том, что они созвали народ, отдав распоряжение о набате.