В канун бабьего лета - [41]

— Давненько не едал… Вот вернусь домой… пойду с удочками… Эх, люблю. Хозяин мой говорит: «Хороший ты парень, мастеровой, а вот краснюк». — Терентий хохотал, должно быть стараясь развеселить хозяйку и постояльца.

Уходя, Терентий без улыбки сказал:

— Про разговор мой не забудь. Хотя жизнь сама тебе все покажет. Да. Не молись на своих генералов. Держись за Россию, как дите за подол матери. Ненароком потопаешь вон от нее — раздавят, как клопа. Ну, прощевай.

В полдень Игнат и Варвара вышли со двора. Игнат опирался на палку, Варвара несла на плече мешочек, советовала:

— Не спеши в дороге-то, а то опять сляжешь. А может, какую бродячую кобылку найдешь. — Она вытащила из-за пазухи маленькую иконку Георгия Победоносца, сунула Игнату в карман. Вздыхая, призналась: — Хотела я понести от тебя, да не вышло. Теперь бы сыночка ждала, радовалась. Не судьба…

Последние шаги рядом с Варварой… Скорее бы… Чтоб разом оторвать от сердца. Игнат слышал, как поскрипывали двери и ступеньки крылечек — соседи выходили взглянуть на провожатую с котомкой за спиной и хромого солдата. Игнат не поднимал головы и по сторонам не глядел.

— Весточку ждать буду, — неуверенно хваталась Варвара за последнюю надежду.

Было свежо, Траву усеяла роса. Над головой полыхала радуга, круто спускаясь за бугор. «Пьет воду, должно, в нашей Ольховой», — предположил Игнат.

На окраине хутора расстались. Обняла Варвара Игната в последний раз. Зашлась в крике. Не могла слова прощального сказать. Катились слезы по щекам, трепыхалась сбитая на плечи косынка.

— Прости, Варя, — просил Игнат, поглаживая дрожащими пальцами ее волосы. — Напишу я… — Вскинул мешочек на плечи и, прихрамывая, зашагал по твердой исколупанной дороге.

Долго и сиротливо стояла в степи Варвара. Теплый ветер сушил на ее опухшем лице слезы. Потом она неторопливо и устало подошла к окраинным дворам и скрылась в серых изгородях хутора.

Так бывает в непогодицу — сойдутся два человека ненадолго, укроются одной одежкой, прижмутся друг к другу, греясь обоюдным теплом. Но выглянет солнышко — и эти двое пойдут всяк своей дорогой. Еще долго будут они вспоминать этот день и час, чувствовать его тепло, а потом забудут — время безжалостно сотрет в памяти недолгую встречу. А бывает, помнят ее до последнего вздоха, да уж трудно вернуть былое…

Дороги войны — тяжкие, кровью политые. На них умирали, говоря последние предсмертные слова, на них коченели в стужу, изнывали от зноя. Но иногда вдруг в этой суровости всколыхнется зачерствевшая душа солдата, изголодавшаяся по женской ласке. Пройдут недолгие дни, недели — и запахнет солдат душу свою — его ждут дальние походы, где-то на безвестном хуторе родные и близкие, загореванная любушка, надежда неясная.

…Так свежи были следы войны. Чернели не успевшие затравенеть длинные бугорки у траншей и окопов, поблескивали гильзы, валялись обмотки. Игнат остановился у свежего холмика. Наскоро оструганный шашкою крест наклонился от ветра. Кто же нашел тут, у дороги под кустом шиповника, свой приют? То ли мобилизованный пехотинец из далекого края, то ли хуторской казак, что стоял насмерть за свою обгороженную ветхим плетнем усадьбу?

Смерчем пронеслась над полями война, иссушила огнем пахотные земли, попятнила выжженными кулигами. Казалось, и вкус-то у земли, должно быть, теперь другой — солоноватый от пота и крови.

Притухала жаркая зарница. Завиднелись тополя хутора Дубового, горбатый Красноталовый бугор в рубцах козьих троп, будто исхлестанный тяжелым арапником. Свалился Игнат под куст боярышника, из глаз его выкатились слезы. Милая родная сторонушка…

Рассвело. Тихо притворив дверь, Пелагея протопала по ступеням, загремела посудой в кухне-летнице. Ставен не открывала. «Думает, что я сплю», — решил Игнат.

В проеме двери он видел в верхнем углу большие темные иконы. Рядом с ними стоит и маленькая Варина — Георгий Победоносец. Пелагея иной раз крестится на угол, но, где взял муж маленькую иконку, ни разу не спросила.

Несколько месяцев Игната преследовал Варин вскрик отчаяния от нежданно свалившегося горя, ее вкрадчивый в тишине голос: «Весточку ждать буду». Не забыть ее жадных до бесстыдства ласк и сокровенных признаний. Небось замуж вышла, нарожала детишек, с утра до вечера бегает по хозяйству и про все минувшее забыла.

Долгой памятью о хуторе Суходольском были крепкие ботинки, подаренные красногвардейцем Терентием. Не пожалел мужик хорошего товару. Добрый человек.

И еще одна память о тех днях — закопанные под яблоней винтовка и наган, подобранные у самого хутора в траве. Приржавели теперь. Так и не понадобились за много лет.

Странное состояние было у Игната — очень хотелось спать, слипались глаза, а заснуть не мог. Вспоминал он былое и прежде, но никогда вот так — без сна, без роздыху с полночи до рассвета. В комнатушку к нему будто по очереди заходили старые знакомые, напоминая о себе, улыбались, подмигивали — и пропадали.

На проулке кто-то лениво проскреб чириками, кто-то неторопливо проехал верхом.

Послышался монотонный гул. Он нарастал, близился. Этот раздирающий душу рев в небе гасил все звуки и шорохи, вызывал неприятное чувство тревоги, возвращал к недавно увиденным страшным картинам — крови и горькому дыму пожарищ. Игнат приподнялся, глянул в щель ставни. Черною тучею, отчего даже потемнело во дворе, летели немецкие самолеты на восток, летели на восход солнца.