В канун бабьего лета - [40]

— Вода у вас жесткая, солоноватая. Ею полы мыть. Вот у нас в роднике — голубая, мягкая, пьешь и не напьешься. Голову помоешь, волосы — как пух лебяжий. — И он видел свой родник у реки под раскидистой вербой, как под зеленым шатром, видел голубую студеную воду, чувствовал запах сырого песка и нагревшихся от солнца, обступивших родник белесых лопухов. Если раньше Игнат с нетерпением ждал прихода Варвары в сарай, скучал по ее голосу и робкой ласке, то теперь старался уединиться. Строгал, приколачивал — и думал, вспоминал свою так неудачно сложившуюся жизнь.

Варвара ходила по двору увалисто, перегнувшись вперед, будто ее тянули к низу полные груди. Игнат отворачивался, старался казаться занятым, чтобы не разрушать своих так дорогих и вместе с тем тягостных воспоминаний. «Эх, ухи бы душистой, наваристой, с укропчиком… — все чаще думал Игнат, усаживаясь за стол. — Ничего у них нет — ни ручья, ни пруда. Давятся жесткой колодезной водой. Рыбьих хвостов-то, поди, в жизни не видали».

Обкапывая хилую яблоньку в саду, ударил по желтой глыбе земли, посмеялся:

— Супесь. Ну, что эта земля родить может? — с укором и жалостью поглядел на хозяйку. — Камни мягкие, ножа поточить не на чем.

Варвара сердито оправдывалась:

— Люди-то живут. И — ничего, с голоду не умирают. Видать, деды наши были дурнее ваших и не пошли вниз, к Дону.

С того дня хозяйка как-то вопросительно стала поглядывать на постояльца. Когда он чем-то был недоволен, — ушибал больную ногу, не находил нужного инструмента а сердился, — в глазах ее вспыхивал испуг. Она начинала суетиться, что-то искать, говорить угодливо, шепотом. И просила: «Не серчай. Не надо».

Чем реже отзывалась боль в плече и ноге, тем неодолимей тянуло Игната домой. Увидал во сне свой хутор, станицу, родную Ольховую. Катится она, волнуясь и вспениваясь, мимо хуторов и станиц. Склоненные ракиты и гибкая белая тала полоскают в ее волнах ветви, серебрятся крутые ковыльные прибрежья. Проснулся, вышел к колодцу, сел на сруб. Во рту пересохло. Припасть бы к родной Ольховой и пить, пить… Хотел было ночью сбежать тайком, воровски, в чем есть, но не мог. «Тяжко мне будет с нею. Надо уходить, иначе не уйду потом…» — решил он про себя. Намеревался сказать не раз, да все ум хватало духу, слона застревали в горле. И однажды за ужином, не глядя хозяйке в глаза, низко опустив голову, начал:

— Бедная сторона ваша. Ни речки, ни садов. Пекетесь вы тут, как на большой сковородке. — И замолчал Игнат, отодвинув ложку. Потом — неторопливо и глухо: — Ты, Варя, прости… но уйду я. Сердце изболелось. — Поскреб ногтем стол. — Спасибо тебе, что, что… не кинула…

Варвара, оглушенная, растерянная, вылезла из-за стола. И пошла, ссутулясь, опустив руки, неуверенным шагом. Наткнулась на лавку. Как слепая, нащупала подоконник, облокотилась о него и долго глядела в темень, будто издалека поджидала дорогого путника.

— Я боялась… как я боялась вот этого… Бросаешь одну…

Проплакала она всю ночь, обливая горючими слезами грудь Игната.

— Не выживу, — шептала она. — Как же одна буду? Изведусь. Все тебе у нас не нравится. Не глянулась я тебе. И зачем ты свалился на мою голову? Жила бы я одна спокойно. Ждала с войны своих. — И навзрыд: — А я к ворожке ходила, приворожить хотела…

Поднялась, раскосмаченная, выскочила в переднюю комнату:

— Господи, что это я? Господи!

Добрая Варвара, но чем, чем и как заплатить ей за добро?

Больно было Игнату смотреть в ее заплаканное лицо. Но и легче от того, что правду сказал, сказал про то, что томило и мучило его долгие дни.

— Небось дети есть? По ним извелся? Скажи. Я вижу.

— Нету.

— Так чего тебе надо? Чего?

— Я пропишу, Варя, что и как… Может, моих стариков никого в живых нету. Вот я и пропишу… — Игнат говорил и не верил в то, что вспомнит, напишет.

— Погодил бы…

— Пойду.

— А если опять войском пойдете, забегишь? Помнить будешь?

С утра Варвара начала стряпать — напекла пирожков, пышек. Вытащила из сундука отцовские штаны и рубаху. Взглянув на заплаканные от дождя окна, достала из плетенного из лозы сундучка старинного покроя накидку-венцераду.

— Не надо, — тихо попросил Игнат.

На проводы пришел Терентий. Ввалился он с шумом, стуча костылем и палкою. Кинул на середину комнаты новые ботинки.

— Зачем? — спросил Игнат.

— Бери, дорога твоя дальняя. Да и неловко казаку-фронтовику без обувки на родную сторону… Я себе лапотки сплету. Я к ним привыкший. Или у хозяина возьму старенькие, отремонтирую. Бери. — Терентий весело поглядел на уставленный тарелками стол, увидал рыбу, усмехнулся: — Хо-хо… Рыба посуху не ходит. — Вытащил из-под полы шинели бутылку самогона. — Хозяин мой раздобыл для такого случая.

«Небось возрадовался, что ухожу, — подумал Игнат. — Ботинки не пожалел. Либо к Варваре прилабуниться хочет…» И обидно стало. Будет возле Вари увиваться чужой человек.

Уселись за стол.

— Э-эх… — вздохнул Терентий. — Выпьем за встречу живых.

Варя старалась быть веселой, но это у нее не получалось — выдавал вздрагивающий голос, припухшие от бессонной ночи глаза.

Игнату не хотелось ни пить, ни есть. Поскорей бы вон из куреня. Покончить сразу со всем этим… Терентий жадно ел рыбу, обгладывая косточки.