В Камчатку - [55]

— Поспешай, мой верный Худяк, щи давно простыли. Степанида ругань развела.

Он вновь попытался опереться на руки. В голове зазвенели колокольчики — тинь-дзинь-тилидзинь, — и свет, к которому он стремился, сузился, отступая. «Постой! — что есть мочи закричал Худяк. — Волотька-а-а!» Свет затухал, и заборы зашатались, наваливаясь на него. «Тинь-дзинь-тилидзинь» — последний раз пропели колокольчики.

Когда упряжка вернулась к хозяину, он замерз. Завыли собаки, и плакал головной пес. Они легли рядом и, положив головы на лапы, смотрели, как шевелит ветер длинные седые волосы и наметает на лицо Худяка сугроб. Потом перегрызли постромки, и их поглотило знойно-холодное безмолвие.

— Нарта! — закричал Козыревский, показывая рукой вперед. — Нарта! — И все поспешили к ней, еще не зная, что она может таить, что предсказать.

— Глянь, Ломаева нарта, — говорил Шибанов, когда они подъехали поближе.

— И чего ей здесь делать? — ответил Березин. — Не к добру.

«Предал Семка, — пронеслось в голове Анциферова. — Вот тебе эка сладость». Он поправил за спиной ружье, и это было знаком, чтобы все были готовы к действиям.

— Так то Худяк! Худяк то! — голосом, в котором плохо скрывалась тревога, ответил Козыревский (он подбежал к нарте первый).

— Худяк? — переспросил Миронов-Липин. — Зачем здесь?

Он вперил взгляд в Анциферова, требуя ответа: Анциферов отвечал за безопасность, и если на пути вдруг появляется нарта из Верхнего острога, и если с нартой человек, которому строго-настрого запрещено покидать пределы острога, и если вдобавок он мертв и из него не вытянешь не то что слова, но и звука, тут в пору остановиться и оглядеться, а лучше повернуть назад, под защиту острожных бойниц. Анциферов был в затруднении: и в самом деле, чем он мог объяснить на пути Миронова-Липина нарту Семена Ломаева с окоченевшим Худяком? И как мог Худяк перерезать их путь?

Сейчас, если он не успокоит Миронова-Липина, сорвется вес, что они задумали. Казаки верят в удачу, если вначале не перебежит им дорогу черный кот (слава богу, в Камчатке котов не водится) или не столкнутся с покойником (что занесло сюда Худяка, что?).

— К Атласову рвался, — сказал Анциферов и, чтобы предупредить вопрос «зачем?», добавил: — Хотел к Атласову: встречай, мол, Волотька, законного приказчика, властителя Камчатки.

Анциферов не надеялся, что Миронов-Липин поддастся на лесть, однако тот успокоенно, будто ждал этих слов, улыбнулся и оглядел казаков, лица которых были тусклы, и тогда он крикнул бодро:

— Веселей, ребятушки!

Казаки, сбросив оцепенение, засуетились.

«Отлетал Петька, — думал в это время Козыревский, — господь за нас. Видать, Мартиниан молился».

Кто-то предложил похоронить.

«Собаке — собачья смерть», — хотел было возразить Козыревский, но удержался и сказал:

— Несносный был душой, так пусть хоть костям его будет покой.

Худяка похоронили в мерзлоте, наскоро прибросив комьями окоченевшей земли и привалив снегом, утрамбовав его ногами, чтобы не могли разрыть землю ни росомаха, ни волки.

Анциферов ошибся, когда подумал, что Миронов-Липин успокоился от его слов. Он умело скрыл испуг, и сейчас, втягиваясь плотнее в лисью шубу, не мог избавиться от лихорадочной мысли, зачем же все-таки Худяк здесь… ведь что-то случилось… и ничего теперь не скажет… не зря спешил… его могло толкнуть что-то особенное.

— И понесла его нелегкая, — тем временем говорили меж собой казаки, — не сиделось ему, не спалось.

— Волотьку давненько не видывал, вот и сорвался.

— За смертью погнался.

— Смерть не жена, богом суждена.

— Говорят, онежский? — спросил Шибанов.

Онежский, — подтвердил Козыревский.

— Гордец. — В голосе Шибанова Козыревский уловил уважение к Худяку, и ему не понравилось, что о Худяке можно говорить без той издевки, которую он позволял себе в общении с Худяком и к которой (после отстранения Атласова) привык, считая, в конце концов, что именно так и надо с ним говорить. Он хотел оборвать Шибанова, но, тут же вспомнив, что нм предстоит, удержал себя.

В Нижний острог въехали под выстрел медной пушки на сторожевой башне.

Петр Чириков первым был у нарты Миронова-Липина. Лицо его сияло неподдельной радостью. Он суетливо хотел поддержать под руку приказчика, тот отмахнулся:

— Не красна девица… Сам.

Миронов-Липин искал глазами Атласова: его не было среди встречающих.

— Хворый он, — догадливо подсказал Чириков.

— А Ярыгин?

— Будет… Ясаком занят.

— Оторви.

Чириков нерешительно посмотрел в сторону ясачной избы.

— Федор! — что есть мочи гаркнул Миронов-Липин и выругался. И когда Федор Ярыгин, щурясь, появился из ясачной избы, Миронов-Липин укорил: — Кто так встречает гостей?

— Мармон! — в свою очередь крикнул Ярыгин. — Где Мармон? Мармон! Что ты за морда такая! Тебе что приказано?

— Встречать.

— Так встречай, харя твоя поганая!

— А ты не ори! Здесь кто сегодня главный? Миронов-Липин, приказчик, а ты орешь, будто… того… приказчик!

Такого Ярыгин не ожидал. Может, и его самого… Он бросил взгляд на ворота: они были закрыты. Казак от пушки не отходил. Вдруг к Мармону приблизился Шибанов.

— Тебе чего? — отступая на шаг, спросил злобно Мармон. — Тебя звали?