В Калифорнию за наследством - [7]

Берю быстренько освободился от своих штанов, сунул их опешившему мажордому, а сам направился к белоснежному бассейну, в центре которого позолоченный дельфин с глупым взглядом выбрасывал струю воды.

— Я страшно не люблю купаться, — плюхнувшись в воду, прокричал он нам, — но надо же привести себя в порядок, не так ли?

Публичное омовение притягивает праздношатающуюся публику и обслуживающий персонал. Любопытно наблюдать, как нерядовое событие нарушает монотонность дней. Я уже рассказывал, как однажды в Сахаре у меня случилась поломка автомобиля. В Сахаре, среди лунных пейзажей, без единого намека на ближайшее жилье! Но уже через пять минут а был окружен двадцатью аборигенами. Так и здесь, мгновенно бассейн оказался в кольце желающих понаблюдать за тем, как в воде плескался голый мужик.

— Скажите, — спрашивает меня Анжелла, — это примат или настоящий человек?

— Я знаком с ним более двадцати лет, но так и не разобрался в этом! — признаюсь я ей.

Анжелла нарушает это волшебное зрелище, приглашая нас в здание. Задыхающийся от исходящего от штанов аромата, мажордом торопливо возвращает их вылезшему из бассейна владельцу. Но тот великодушен.

— Нет, друг, можешь оставить их себе! У меня есть другие, а эти я дарю тебе! — На полуслове Толстяк неожиданно замолкает, застыв в позе роденовского «Мыслителя». Лицо его прямо на наших глазах сморщивается, синеет, как поляроидная фотография на солнце.

— Что с тобой? — заволновался я, опасаясь худшего,

— Моя задница! — стонет Александр-Бенуа.

— Что с ней?

— Она горит, как будто я сижу в перцовом соусе! Не кислотой ли наполнен бассейн?

Я опускаю руку в воду.

Прохладная, хорошая вода!

— Но это невозможно! У меня все горит огнем! Невыносимо! О-йо-йо-й! О, сеньор! Святой Александр, Святой Бенуа, молитесь за меня! У меня начинается агония! Люди, сделайте же что-нибудь! Позовите доктора, врача, лекаря — кого угодно!

Толстяк вдруг подпрыгивает, и, осененный идеей, бросается к газону, плюхается задом на подстриженную траву и начинает елозить по ней, как это делают собаки. Крики его переходят в вопли, такие же жуткие, как в камерах пыток Святой Инквизиции.

— Пригласите доктора! — прошу я Анжеллу, а сам опускаюсь на колени около пострадавшего. — Покажи мне свое хозяйство, Толстяк!

Теперь мой черед вопить. Зрелище неописуемое! Внутренняя поверхность берюрьевских ягодиц — сплошная опухоль пурпурного цвета.

— Скверно? — спрашивает меня больной между двумя стонами.

— Этого не расскажешь, — отвечаю я.

Появляется Анжелла с баночкой какого-то крема и с перчатками из тонкой резины. Я подавляю отвращение и начинаю намазывать промежность страдальца, от чего тот усиливает свои крики во сто крат. Пино дает мне доводящие меня до тошноты советы. Феликс же и его «ассистент», решив что их присутствие здесь бесполезно, подхватывают чемоданы и уходят в свои апартаменты.

Только через полчаса появляется бритый налысо доктор в белом халате, в голубой рубашке, с толстыми золотыми кольцами на пальцах. Бросив беглый взгляд на зону поражения, он отбегает в сторону, — его тошнит. Вернувшись, он распоряжается немедленно госпитализировать нашего несчастного друга.

— В чем причина его страданий? — спрашиваю я медицинское светило.

— Этот тип, по всему видно, имел половой контакт с обезьяной. Я склоняюсь к мысли, что это был бабуин.

— Что он говорит? — спрашивает Берю.

Я перевожу.

Тогда больной снимает с ноги туфлю и запускает ее в рожу доктора.

Бросок был настолько сильным, что нос, губы доктора моментально увеличиваются в объеме в три раза.

— Скажи этому педику, что если бы я был в состоянии, то оторвал бы ему кое-что и свернул челюсть! — кипятится несчастный, внутри которого пожар разгорается все с большей силой.

Приходится вызывать еще одного доктора, чтобы оказать помощь пострадавшему при исполнении своих профессиональных обязанностей лекарю, а также скорую помощь для эвакуации Берю. Только после этого жизнь в отеле входит в свое привычное спокойное русло.

«Резиданс» — поистине королевская резиденция! Но к чему тебе описывать ее? Это только пробудит у тебя желание увидеть все самому. Но от невозможности удовлетворить любопытство ты утешишься только крапивной лихорадкой, зависть часто провоцирует ее.

И все же! Просторная комната с ванной, отделанной мрамором зеленоватого оттенка. Бар, забитый на любой вкус напитками, четырехскоростной вибромассажер и надувная кукла с атласной кожей, которая болтает всякие глупости и имеет вид настоящей женщины, спортивный зал и фильмотека с двумя с половиной тысячами кассет, аэратор, иммитирующий воздух на выбор: весенний, морской, райский, знойный августовский...

Я решаю позвонить последнему Смитту из нотариусной конторы «Смитт, Смитт, Ларсон и Смитт». Тот выражает бурный восторг по поводу нашего прибытия в Лос-Анжелес и удивление от того, что мы остановились у Гарольда Ж. Б. Честертона-Леви, императора Голливуда.

— Я сейчас же выезжаю! — сообщает он мне, изобразив губами звук работающего двигателя автомобиля.

Я задерживаюсь на минутку около сидящей в кресле куклы. На круглом столике около нее — пульт управления с кнопками, каждая из которых снабжена надписью. Первая, например, голос. Я нажимаю ее. Манекен начинает вещать. Голосом Марлин (впрочем, такое имя у куклы). Кукла в чулках, в модных черных шортах и в кофточке с горностаевым воротничком; шевелюра, как у настоящей шлюхи — белая, с серебристым оттенком.