В Иродовой Бездне. Книга 3 - [15]

— Ничего другого я не ожидаю, и меня не интересуют другие восстания. «Восстанут Павлы», я еще раз говорю: это обращение гонителей — врагов Христа — в христиан.

— Этого никогда не будет! — воскликнул следователь. — Люди, познавшие материализм, никогда не вернутся к Богу и не станут мракобесами.

— Это будет, я верю, — сказал Лева. — Богу все возможно.

Следователь на него рассердился, повысил голос и стал доказывать ему, что он антисоветский человек и что его идеология подрывает Советскую власть.

Лева начал горячо доказывать, что он верный гражданин Советского государства, честный труженик, который хочет вместе со всем народом строить лучшую духовную и материальную жизнь, и что верующие не тормозят, не враги, а самые честные, верные труженики.

— Так вы не согласны с нашим заключением, что вы враг, что ваша христианская идеология враждебна существующему строю?

Прошли годы, и прогноз Левы сбылся. Целый ряд атеистов стали служителями Христа.

— Абсолютно не согласен, — сказал Лева, — и надеюсь, что всей жизнью смогу доказать, что мы, не враги, а наоборот, часть народа, и притом лучшая.

— Ведь мы стремимся к учению, к просвещению, и я лично хочу учиться в институте, стать врачом, и не для того, чтобы большую зарплату получать, а для того, чтобы действительно оздоровлять жизнь и быть борцом на фронтах здравоохранения.

Следователь упорно смотрел в глаза Леве и повторял:

— Вы ошибаетесь, вы ошибаетесь. Мы докажем вам. Сами верующие докажут вам, что вы враг, а не советский человек.

Следователь позвонил, пришел охранник. Лева еще раз взглянул в окно, в котором сияло солнце, и внутренне помолился: «Господи, да взойдет Твое солнце Правды над нашей огромной страной, да исцелят лучи Его все те язвы, всю ту ложь жизни, которой страдают так многие и многие».

И вот он опять в камере, опять этот яркий электрический свет и взволнованные, глубоко страдающие люди.

Лева не переживал тяжело допросов, он глубоко знал свою правоту, свою невиновность, и по сохранившейся еще юношеской доверчивости души думал, что правда восторжествует.

Сидя в камере, Лева был особенно счастлив, что с ним было Евангелие от Матфея. И он вновь и вновь читал дорогие страницы: «Вот, Я посылаю вас, как овец среди волков; итак, будьте мудры, как змеи, и просты, как голуби. Остерегайтесь же людей…» (Мф. 10, 15–17).

Дедушка Фомин читать Левине Евангелие не мог, так как шрифт был мелок для него; поэтому Лева часто читал ему отдельные стихи, и они размышляли над ними. Однажды с допроса Егор Игнатьевич вернулся весьма печальным. Он глубоко вздыхал и, низко опустив голову, шептал: «Эх, Петя, Петя…» Лева долго не решался спросить старика, что случилось на допросе, но потом он сам рассказал.

— Я и не знал, что Петю-то тоже арестовали, — медленно произнес он и вытер рукавом набежавшую слезу. — И он сидит в соседней камере. И вот все, о чем мы с ним разговаривали по душам вдвоем, он рассказал следователю.

Старик задумался.

— А может, он и не рассказывал, а следователь просто намекать стал; может быть, я сам рассказал следователю эти разговоры, а только я одно говорю, а он другое. И вот следователь сделал очную ставку отца с сыном, а у нас в протоколах эти показания записаны. И вот следователь зачитал и давай стыдить нас: «Вот вы верующие, а заврались. И отец показывает на сына, а сын на отца». Действительно, какой срам получился.

— Как же это так у вас получилось-то? — сказал с сожалением Лева.

— Да вот и получилось. Все напирали на меня, почему сын женился на немке, да почему вы и Кливеру благоволите. Ну, в общем, не стоит рассказывать об этом, одно горе.

В то время зарплата врачей была чрезвычайно низка. Врачи кормились только тем, что совмещали работы. Были случаи, что по окончании медвуза выпускники переходили на другую работу, например вагоновожатыми трамвая, чтобы только больше заработать. Грустно больно было смотреть Леве на старика брата Фомина. Видимо, и отец и сын допустили в показаниях какую-то неправду, ложь, и это повело не «ко спасению», а только к бесчестию Божьему.

Снова и снова следователь старался доказать Леве, что и он враг, антисоветский человек, дабы он признал свою вину. Лева продолжал отстаивать свою правоту.

— Я знаю, — убежденно говорил Лева, — если бы высшая власть знала, в каком положении находятся теперь верующие в нашей стране, что повсюду закрыли молитвенные дома и церкви, что масса служителей веры за веру находится в заключении, то разобрались бы и дело изменилось.

— Мы все знаем, — сказал следователь, — вы даже хотели проникнуть к Сталину и доложить ему об этом, но скажите, зачем вы тогда среди молодежи улыбнулись, когда произнесли имя Сталина, что значит ваша улыбка, что вы смеетесь над отцом всех трудящихся, Великим вождем нашего государства?

Лева ясно помнил, что этот разговор был, когда были гости у Петра Ивановича Кузнецова. Он говорил это со всей серьезностью и совсем не улыбался.

— Я когда говорил это, не улыбался, дело не до улыбок, когда нужно добиться правды.

— Нет, вы улыбались, вот показания ваших сестер, вы сказали и улыбнулись.

Лева не мог не видеть, что все его разговоры, беседы наедине с кем бы то ни было были хорошо известны органам следствия. Лева не мог невольно не восхищаться замечательно организованной разведкой НКВД. Казалось, они знали не только его слова, но и намерения. Ему было ясно, что вся молодежь, с которой он соприкасался, полностью рассказывала все о том, о чем они беседовали, говорили.