В Гремячей пропасти - [11]

— Чайку бы... с брусничкой... — сиплым голосом попросила Ульяна Федоровна.— Кипяточку внутренности отогреть.

— Это вмиг, — бодро откликнулся Николай и, налив в. кружку из чайника, нерешительно глянул на горбовик с ягодой.

— Открой, — поняла его Ульяна Федоровна.

Пока она отогревалась чаем с брусникой, Потапов ждал Юрия, не зная, о чем спрашивать старуху. Прохоров не показывался, и ефрейтор, не утерпев, вышел из землянки.

Прохоров стоял под всклокоченным кедром, одергивая шинель, как перед смотром.

— В роту иду... — проговорил он.

А сам едва держался на ногах.

Ефрейтор привел его в землянку. Юрий остановился на пороге, привыкая к полумраку и теплу, охватившему лицо, руки. Затем он шагнул к нарам из голых жердей и лег.

— Намаялся, сынок? — ласковым отогревшимся голосом спросила Ульяна Федоровна. Синие покусанные губы ее растянулись в первой трудной улыбке.

Синяк на скуле еще больше припух, фиолетовый отек закрыл глаз. — Без тебя околела бы я, застыла, как старая куропатка.

Юрий поднялся, стал неуклюже прыгать на одной ноге, почти задевая головой низкий накат, тряс ладонями: ноги и руки зашлись от тепла. Николай начал оттирать его пальцы жестким сукном рукава шинели. Прохоров морщился от боли, прикусывал губы. Вскоре он взял железную кружку и, стуча зубами о край, стал прихлебывать кипяток с брусникой.

Ефрейтор тем временем вызвал по телефону Кедровую гору, доложил лейтенанту о Прохорове, затем трубку передал Юрию.

— Женщина, Ульяна Федоровна, видела подозрительных мужчин, — взволнованно доложил раскрасневшийся от тепла солдат. — Да, сегодня утром, возле шалаша... Да, в ягодах были, трое... Есть!

Прохоров привычно козырнул, но вид у него был совсем не строевой: ушанка сморщилась, мокрая шинель вся в глине вымазана, сапоги разбухли, побелели.

Юрий вернул трубку ефрейтору. Лейтенант при-казал тому записать показания старухи, подробно расспросить приметы и продолжать наблюдение.

Ульяна Федоровна, примостив больную ногу к печке, хитровато поглядывала на Юрия, обжигающегося кипятком, напомнила:

— Чай потом припахивает. Отчего бы ему?

Солдат скривил порозовевшее открытое лицо в усмешку, на лбу у него блеснули капли пота. Чтобы скрыть смущение, Юрий озабоченно кинул взгляд на часы: пора! Сказал на прощание строго:

— Сократа вашего поприжмем: забудет драться!

Сам пойду в депо, к комсомольцам вашим...

— А это напрасно, — вяло откликнулась Ульяна j Федоровна. — Мы поладим. Зачем портить парню жизнь?

Юрий не знал, что и ответить. Выручил телефон. Лейтенант по заданию командира роты интересовался, как чувствует себя солдат.

— Как чувствует? — нарочно переспросил Потапов, кося глаза на Юрия. Тот понял его взгляд, ответил, как эхо:

— Хорошо.

— Дойдет ли до города? — переспросил Николай.

— Дойду! — уверенно отозвался Прохоров.

— Как быть с рекой? — переспросил ефрейтор.

— Переплыву!—твердо ответил солдат, распрямляя плечи.

Ульяна Федоровна поняла, что Юрию предстоит шагать по непогоде до самого города, и возмущенно сказала:

— Человек еле на ногах стоит...

— Приказ, мамаша, — скупо ответил Потапов.

— Заладил: прика-а-аз! — несогласно протянула старуха, с шумом отпивая обжигающий кипяток.

Ефрейтор встал, сурово напомнил:

— Исполняйте, товарищ Прохоров. На реке, может, солдаты пособят... — А у самого глаза смотрели жалостно. Если бы в его власти, он выполнил бы задание вместо Юрия.

Прохоров последний раз отхлебнул из кружки, застегнул тяжелую шинель.

— Вас я где найду, мамаша?

— В депо, спроси тетю Улю. Всяк укажет... — Старуха перекрестила Юрия. Он поспешно отступил к двери, стесняясь и бормоча что-то несвязное.

Николай дал ему кусок хлеба, свою плащ-палатку. Юрий молча пожал благодарно ему руку, нырнул за дверь, в мокрый мрак.

И снова раскисшая вязкая дорога, опять тихое лопотание дождя. Но теперь Юрий был укрыт легкой плащ-палаткой, согрет теплом землянки, и он спешил: до восемнадцати часов оставалось всего лишь сорок минут. Какая окажется река? А может, и переправу навели?

Ноги после короткого отдыха стали непослушными, болели, словно по ним били палками. Его тянуло и тянуло вниз, будто бы на плечах все еще громоздился тяжелый горбовик, тело привычно искало равновесия. Зато Юрий был горд, что не признался в своей слабости, поборол бессилие.

Тяжелые от влаги полы шинели били по ногам, мешали идти. Юрий заткнул их уголки за ремень. Шагал широко, стараясь пересилить боль в ногах, размяться.

У самой опушки, за поворотом дороги, неожиданно всполошились невидимые птицы, гулко захлопали крыльями на тяжелом взлете. Поднялся разноголосый гусиный крик. Вожак летел низко, собирал стаю, громко гоготал, словно ругал человека. Птицы, тревожно перекликаясь, улетели в бесприютную даль, затянутую моросящим дождем. Впереди, в полумраке, грозно шумела Малая Пьяная. И солдат остро позавидовал птицам: им не нужно перебредать быструю холодную речку.

Чтобы течение не увлекло и не пронесло его мимо дороги на том берегу, Прохоров поднялся вверх по речке, за изгиб. Приближаясь к бушующей воде, Юрий острее ощущал озноб. Солдат стал торопливо жевать хлеб. Большая вода едва вмещалась в глубоком русле. Черным потоком плескалась она внизу под обрывом. Юрий, сдерживая дрожь, снял сапоги, связал их вместе, перекинул через плечо поверх капюшона. Затаив дыхание, ссунулся по липкой жиже с берега. Босые ноги охватила студеная грязь, пролезала между пальцами, ступням было больно от острых камешков. Вот и ледяная речка. Ее быстрый вал сбивал с ног, клокотал у колен. Переводя дыхание, Юрий сделал еще шаг, оступился на валуне, черпанул сапогами, и они грузом тягостным повисли на шее, гнули голову книзу. Сердце, казалось, зашлось от холода, остановилось, и Юрий невольно вскрикнул.