В.Грабин и мастера пушечного дела - [108]
Он вспомнился мне под хмельком ранней осенью 1945 года, когда мы отмечали самое большое награждение работников ЦАКБ орденами и медалями Советского Союза. Грабин — любитель казачьих и украинских песен — сколотил около себя небольшую группу людей и самозабвенно запел: «Распрягайте хлопцы коней». Василий Гаврилович всегда в таких случаях покорял людей своей доступностью и вниманием. Н. Е. Антипин, И. С. Мигунов, М. Д. Тулупов и я вышли из столовой подышать свежим воздухом. К нам подошел Василий Гаврилович.
— Ну, ор-лы! Прошу подойти ко мне поближе. Вешайтесь на меня. Вешайтесь, не стесняйтесь. Беритесь за шею и плечи! — командовал он. Мы все вчетвером повисли на генерале. И он легко удержал, и, довольный своей удалью от души смеялся и шутил.
Ныне перед Василием Гавриловичем стояла рюмка с разведенным соком красной смородины. И когда у него становилось сухо во рту, он отпивал из нее глоточек. На столе все, что душе угодно. Но особенно аппетитными были домашние пирожки Анны Павловны с мясом, с грибами, с рисом и изюмом. Жена ежеминутно опекала Василия Гавриловича, но тот ни к чему не притронулся. Он как-то безучастно смотрел на гостей, иной раз легонько подзадоривая кого-нибудь на питье «артиллерийского чая», или предлагал какую-нибудь еду. В его взгляде отсутствовало былое живое участие. Казалось, Василий Гаврилович заметно устал, лицо слегка отекло и посерело. Часы, стоявшие в углу гостиной, пробили восемь вечера. Хозяин застолья как ни старался силой воли одолеть слабость, сделать этого не смог. Друзья один за другим заспешили домой. Василий Гаврилович прощался с каждым в отдельности, благодарил, что не забывают его. Я подошел к Грабину последним. Пожав мою руку своей тяжелой, как кусок теплой глины, одряхлевшей ладонью, он шепнул мне на ухо:
— Ну, ор-лы! Юбиляру даже маленького слова сказать не дали, — это относилось к распорядителям вечера. — Андрей Петрович, приходите как-нибудь в будни — поговорим с вами на свободе.
Домой возвращался с Дмитрием Петровичем Круговым, Выйдя из автобуса, я посетовал ему, что Бондаренко и Веденеев не дали слова Василию Гавриловичу.
— Может быть, они правильно это сделали? Как знать! Прощаясь с Василием Гавриловичем, я сказал ему: «Поберегите себя»… Грабин немного подумал и тихо ответил: «А зачем?» От этого слова меня бросило в жар…
Позвонила Анна Павловна и рассказала, что неожиданно к ним 11-го января приехала большая делегация из МВТУ — поздравить Василия Гавриловича с восьмидесятилетием и награждением орденом Октябрьской революции. Тут были и преподавателя и студенты. Василий Гаврилович очень обрадовался им, как-то обмяк и оробел. С бауманцами состоялась теплая беседа и скромное чаепитие. Один из гостей сделал на память несколько снимков. Был привезен с собой магнитофон. Попробовали записать голос Василия Гавриловича, но из этого ничего не вышло. Голос у него сел, стал тихим до неузнаваемости. Его душили слезы. Анну Павловну это потрясло, так как она впервые в жизни видела слезы у своего мужа, с которым жила долгие годы.
В 10 часов утра Анна Павловна сообщила мне, что Василий Гаврилович умер.
Бросил все домашние дела и поспешил в Валентиновку. Грабина уже не застал. Его отправили в морг. Войдя в комнату отдыха, где в последнее время жил Василий Гаврилович, увидел на столе стопку открыток с поздравлениями с 1 Мая — Днем международной солидарности трудящихся и Днем Победы советского народа над фашистской Германией. На каждой открытке, а их было более полусотни, подпись Грабина я заключил в траурную рамочку. Это было его последним вниманием к товарищам и друзьям.
Грабин умер мгновенно. Закончив писать поздравления, пошел на кухню запить таблетку. С глотком воды упал навзничь. Услышав падение чего-то тяжелого, Анна Павловна быстро спустилась к мужу с верхнего этажа. О ужас! Он еще теплый, но мертв. Вызвала «скорую». Врач сказал, что бессилен что-нибудь сделать. Василий Гаврилович скончался стоя и упал мертвым. Угасли все его тревоги и горести. С ними ушла в небытие и его мечта о расцвете в Отчизне конструкторско-технологическои мысли, которой он честно служил до последнего вздоха.
Москва. Дом Советской Армии, Краснознаменный зал. На высоком постаменте гроб в цветах. Видно спокойное, чистое лицо Василия Гавриловича. Он вроде бы спит и вот-вот встанет и скажет: «Ор-лы! Что вы здесь собрались?» Люди, приехавшие из Калининграда, стоят группами в глубоком молчании. Каждый со своими думами. У гроба ничего и никого не видящая, убитая горем верная подруга Грабина — Анна Павловна. С ней сыновья и близкие родственники. Народу становилось все больше и больше. Прибыла большая группа офицеров. Из какой-то академии. У многих на груди ордена и медали.
Мне удалось постоять минуты три у гроба в почетном карауле. С кем стоял, не помню. В голове пустота и шум уходящего поезда. Потом Новодевичье кладбище. Салют из автоматов, и гроб с телом Василия Гавриловича опустили в могилу. Когда комья сырой глины прощально застучали по крышке, я поклялся, несмотря на свои 75 лет, письменно засвидетельствовать для потомков нашего героического поколения то, что я видел и слышал, работая рядом с Грабиным, и создать летопись его творческой деятельности.
Елена Андреевна Штакеншнейдер — дочь петербургского архитектора Андрея Ивановича Штакеншнейдера. Ее «Дневник и записки» представляет ценнейший документ как по количеству фактов, существенных для понимания эпохи, так и по глубине и проникновенности их истолкования.
Скрижали Завета сообщают о многом. Не сообщают о том, что Исайя Берлин в Фонтанном дому имел беседу с Анной Андреевной. Также не сообщают: Сэлинджер был аутистом. Нам бы так – «прочь этот мир». И башмаком о трибуну Никита Сергеевич стукал не напрасно – ведь душа болит. Вот и дошли до главного – болит душа. Болеет, следовательно, вырастает душа. Не сказать метастазами, но через Еврейское слово, сказанное Найманом, питерским евреем, московским выкрестом, космополитом, чем не Скрижали этого времени. Иных не написано.
"Тихо и мирно протекала послевоенная жизнь в далеком от столичных и промышленных центров провинциальном городке. Бийску в 1953-м исполнилось 244 года и будущее его, казалось, предопределено второстепенной ролью подобных ему сибирских поселений. Но именно этот год, известный в истории как год смерти великого вождя, стал для города переломным в его судьбе. 13 июня 1953 года ЦК КПСС и Совет Министров СССР приняли решение о создании в системе министерства строительства металлургических и химических предприятий строительно-монтажного треста № 122 и возложили на него строительство предприятий военно-промышленного комплекса.
В период войны в создавшихся условиях всеобщей разрухи шла каждодневная борьба хрупких женщин за жизнь детей — будущего страны. В книге приведены воспоминания матери трех малолетних детей, сумевшей вывести их из подверженного бомбардировкам города Фролово в тыл и через многие трудности довести до послевоенного благополучного времени. Пусть рассказ об этих подлинных событиях будет своего рода данью памяти об аналогичном неимоверно тяжком труде множества безвестных матерей.
Мемуары Владимира Федоровича Романова представляют собой счастливый пример воспоминаний деятеля из «второго эшелона» государственной элиты Российской империи рубежа XIX–XX вв. Воздерживаясь от пафоса и полемичности, свойственных воспоминаниям крупных государственных деятелей (С. Ю. Витте, В. Н. Коковцова, П. Н. Милюкова и др.), автор подробно, объективно и не без литературного таланта описывает события, современником и очевидцем которых он был на протяжении почти полувека, с 1874 по 1920 г., во время учебы в гимназии и университете в Киеве, службы в центральных учреждениях Министерства внутренних дел, ведомств путей сообщения и землеустройства в Петербурге, работы в Красном Кресте в Первую мировую войну, пребывания на Украине во время Гражданской войны до отъезда в эмиграцию.
Для фронтисписа использован дружеский шарж художника В. Корячкина. Автор выражает благодарность И. Н. Янушевской, без помощи которой не было бы этой книги.