В гостях у Джейн Остин. Биография сквозь призму быта - [87]

Жилье в Лайме можно было снять «не просто по весьма разумной, но по дешевой цене». Впрочем, дешевизна влекла за собой некоторые сложности. Когда Фрэнсис Берни вздумала посетить Лайм, она остановилась в «приморской его части». Там и вправду было дешево, но: «Наша обитель оказалась настолько грязной и рыбной, что я обрадовалось, когда мы ее покинули».

Экономика Лайм-Риджиса позднего георгианского периода постепенно начинает приноравливаться к растущему притоку туристов, обеспечивая их более достойным жильем. Нас извещают: «Теперь хозяева приморских домов обставляют два или три помещения в передней части дома удобной мебелью, что служит верным признаком того, что Лайм перенимает моду на меблированные комнаты, уже широко распространившуюся на всем побережье». В романе «Сэндитон» Джейн описывает это на примере одноименной приморской деревушки: «окна двух-трех домов, что получше», теперь «украшены белыми занавесками и табличками „Сдается внаем“». Хэрриэтт Уилсон нашла себе временное пристанище в соседнем Чармуте, просто постучавшись в один из частных домов. Оказалось, там обитала вдова морского офицера, охотно принявшая под свой кров гостью. Хэрриэтт настолько понравилось в Чармуте, что двух своих незаконных детей она родила именно здесь. Платить за жилье ей помогали гонорары за скандальные мемуары, новые главы которых она отсылала своему лондонскому издателю.

Путеводитель по Лайму рекомендует нам обе его гостиницы, «Три чаши» и «Золотого льва», и предостерегает, что гулять по хаотически переплетенным улочкам в нижней части города может быть опасно для здоровья. Проблема заключалась в том, что море регулярно выбрасывало на сушу гальку, которая забивала городскую водную артерию – речушку Лим. В эту реку сбрасывали городские нечистоты, и образование в ее течении запруд приводило к кошмарным последствиям. Тем не менее Остины поселились именно в нижней части города: здесь было дешевле.

Хотя Лайм (как всегда называла его Джейн, опуская царственное Regis) со времен Средневековья утратил важную роль в жизни страны, от города по-прежнему избирали двух членов парламента. В XVII веке это был четырнадцатый по величине порт Великобритании, что удивительно, если учесть его сомнительные природные достоинства. Рукотворная гавань укрывается за Мысом – массивной каменной стеной, которая дугой выступает в море. По словам сэра Фрэнсиса Уолсингема[61], цель этого сооружения заключалась в том, чтобы ослаблять «натиск моря, иначе оно могло бы в самое короткое время пожрать и сам город, и все земли, к нему прилегающие».

Еще один любопытный факт: с портом Лайм связывала настолько крутая дорога, что вплоть до 1759 года она считалась непроезжей для экипажей. Все грузы с кораблей и на корабли доставляли на вьючных лошадях.

За церковным кладбищем в Аплайме – ближайшем поселении, расположенном чуть дальше от моря, – ухаживал служитель по фамилии Блэкмор (Blackmore). На самом деле его фамилия происходила от слова blackamoor (негр, арап), и он был галерным рабом, некогда спасенным корсарами в Марокко. Во время Наполеоновских войн из Лайма отправлялись корабли, доставлявшие припасы британским гарнизонам на нормандских островах Гернси, Джерси и Олдерни.

Именно здесь, в Лайме, решил в 1685 году высадиться герцог Монмут – незаконный сын Карла II, затеявший бунт против Иакова II. Жители Лайма горячо поддерживали его обреченное дело, и все лаймские дети знали песенку, которую он якобы сочинил:

Лайм не больше деревушки,

Но меня он манит.

Коль судьба мне даст корону,

Городом он станет.

Однако бунтаря-герцога и его подвиги затмил небольшой случай, который произошел во время отдыха Джейн Остин в Лайме, несколько позже описанный ею в «Доводах рассудка». Лорд Теннисон, вдохновившись романом, даже подумывал переселиться в Лайм-Риджис, куда приехал впервые. Когда он осматривал окрестности, его уговаривали сходить на место высадки Монмута, но он отказался. «Немедленно отвезите меня на Мыс, – потребовал он. – Я желаю увидеть ступеньки, с которых упала Луиза Масгроув». Теннисон заявлял, что персонажи, созданные Джейн Остин, «для него более живые и настоящие, чем Монмут и его сторонники».

И Джейн, и Фрэнсис Берни сразу же полюбили окрестности Лайма. «Дорога, по которой мы путешествовали, являет собой прекраснейшее зрелище, – восторгалась Берни. – Холмы, полагаю, самые высокие на всем Юге, они вздымаются самым величественным образом… Правда, в экипаже через все это очарование не проедешь. Мы вышли и двинулись по холмам пешком, пока от усталости больше не могли ступить ни шагу».

Во время одной из прогулок Кассандра завершила свой знаменитый акварельный набросок портрета знаменитой сестры. На этом рисунке Джейн видна сзади (вероятно, она глядит на море), «сидя на природе, в жаркий день, с незавязанными лентами чепца». Судя по всему, они добрались до одного из пустынных пляжей, которые в ту пору частенько использовались контрабандистами.

Наслаждение от красот природы, явно читающееся в позе Джейн, укрепляло не только физическое, но и душевное здоровье современников Георгианской эпохи. Берни, говоря о путешествии в Лайм, признавалась: «оно далеко унесло меня не только от света, но и от себя самой, так что теперь я совершенно погружена в удовольствия, чудеса и очарования живительной Природы». Хэрриэтт Уилсон тоже считала, что Лайм действует на нее благотворно: «Мне открылся столь великолепный вид на океан, что я почти десять минут стояла не в силах шевельнуться… Увы, я не умею описывать пейзажи, как миссис Радклиф! Не знаю, какие слова пришлись бы тут к месту, но я чувствую красоту и наслаждаюсь ею».