В гостях у Джейн Остин. Биография сквозь призму быта - [79]

Но в жизни Джейн после этого таинственного и щекочущего чувства летнего романа вскоре случится гораздо более реалистичная история, и произойдет она на самой что ни на есть сухой и надежной тверди – в Хэмпшире.

18 Мэнидаун-парк

Как могла ты вообразить, будто я сторонник брака без любви?

Мэнсфилд-парк

Летнее путешествие в Уэльс, состоявшееся в 1802 году, завершилось возвращением Джейн и Кассандры в родное гнездо – в стивентонский пасторат. Там они провели ноябрь у брата Джеймса и его жены Мэри.

Следующей остановкой после Стивентона станет Мэнидаун-парк – дом их старых друзей, Кэтрин и Алетеи Бигг. И здесь снова происходит нечто такое, о чем Остины не хотят нам рассказывать. «Я бы желала, чтобы на мэнидаунскую историю никто не намекал ни единым словом», – пишет племянница Джейн Каролина.

Дом сестер Бигг располагался всего в четырех милях от Стивентона, на дороге, ведущей в Бейзингсток, и был хорошо знаком Кассандре и Джейн. В свои стивентонские годы они часто посещали его, иногда ночуя там после бейзингстокских балов. Мэнидаун-парк не сохранился, но Николаус Певзнер описывает это строение как «длинное, пресное и плоское». Оно не похоже на родовой особняк знатного аристократа. Тем не менее оно было старинным и удобным.

История этого дома начинается в XVII веке. Уильям Уизер приобрел в 1649 году строение, состоявшее из «отличнейшего вестибюля, гостиной, покрытой стенными панелями, кухни, кладовой» и «двух погребов». Здание было выстроено вокруг внутреннего двора, а один из боковых покоев был некогда залом суда, «где почти на протяжении четырех веков, что Уизеры царили в Мэнидауне, сам господин…» вершил суд, улаживая недоразумения между жильцами. Древесину, поставлявшуюся из мэнидаунского поместья, некогда использовали для строительства крыши нефа Винчестерского собора. Еще одним реликтом старины был колодец с остроумным «приспособлением для подъема воды», которое подавало ее на уровень второго этажа, питая здешний водопровод.

Но это не был совсем уж старомодный особняк. В 1790-е годы Лавлейс Бигг-Уизер, отец сестер Бигг, добавил новую столовую «с большою гостиною над нею». Лавлейс Бигг-Уизер был щедрым деревенским помещиком, мировым судьей, основателем нескольких благотворительных обществ. Будучи человеком деловым, он едва ли часто раскрывал «гигантские и довольно глупые тома ин-кварто», которые Джейн заметила в малой гостиной, где он обычно завтракал. Он был вдовцом, пережившим два брака, и у него имелась большая и хаотическая вереница отпрысков: некоторые носили фамилию первой жены, некоторые – фамилию второй. Среди этих отпрысков были Кэтрин и Алетея. Скорее всего, Джейн с Кассандрой с нетерпением ждали случая встретиться с подругами – а также со всей той атмосферой «комфорта, кофе, криббиджа[53] и крайней откровенности», которая всегда была свойственно этому дому.

Сестры Остин приехали 25 ноября. Той зимой в Мэнидаун-парке также проживал Гаррис Бигг-Уизер, довольно молчаливый брат Кэтрин и Алетеи. Семейство Уизер смело обыгрывало свою довольно неудачную фамилию[54]. Их фамильный девиз служил мрачноватым напоминанием о смерти: «Вырастая, увядаю». Гаррис «наружности был самой обыкновенной», зато отличался высоким ростом. Пусть его лицо не отвечало тогдашним представлениям о мужской красоте, нечто привлекательное в нем явно было.

Джейн с Кассандрой неделю радовались жизни в Мэнидауне, когда вечером второго декабря, в четверг, этот тихий молодой человек открыл рот и произнес нечто довольно неожиданное.

Он предложил Джейн выйти за него замуж.

Она ответила «да». Наверняка это был очень приятный вечер. Подруги должны были стать сестрами, а Джейн – хозяйкой Мэнидаун-парка. Все надеялись, что их жизнь изменится к лучшему.

Согласие на это предложение давало Джейн множество преимуществ. Взять хотя бы самого Гарриса. При скромных внешних данных он «был весьма благоразумен и жил чрезвычайно респектабельной жизнью, как подобает истинному сельскому джентльмену». В придачу Джейн как жене Гарриса полагались бы «все светские выгоды», а она «уже достигла такого возраста, что отлично это сознавала».

Мы можем догадываться, какие чувства обуревали Джейн. Очевидно, не последнее место среди них занимало облегчение. Она больше не пылилась на полке, словно залежалый товар. Ей было почти двадцать семь: «близился опасный срок», как Джейн называет это в «Доводах рассудка». По словам Энн Эллиот: «Приятно женщине в двадцать восемь лет узнать, что она не утратила очарованья первой юности».

Не исключено, что на ее решение повлияли чисто финансовые соображения. «Одинокие женщины, – писала она, – имеют ужасную склонность к прозябанию в бедности, и это весьма сильный довод в пользу матримониальных уз». И Джейн, и Кассандра осознавали, что с денежной точки зрения их ожидает довольно безотрадное будущее: «после кончины отца они, как и их матушка, окажутся в весьма незавидном материальном положении, и им это было отлично известно».

К тому же Джейн не терпелось наконец избавиться от позорного (с точки зрения света) клейма старой девы. К началу Георгианской эпохи слово