В гостях у Джейн Остин. Биография сквозь призму быта - [130]

Ее привлекали не только достопримечательности города, но и магазины – Джейн была целеустремленным, хотя и бережливым потребителем. Денег у нее немного прибавилось, но ей по-прежнему было трудно подобрать подходящую, умеренно модную и доступную по цене одежду. Однажды утром она вместе с горничной Элизы, Манон, вышла из дома на Найтбридж и отправилась в Графтон-хаус рядом с Нью-Бонд-стрит, чтобы посетить галантерейную лавку «Уайлдинг и Кент». Самый удобный маршрут – сначала от Слоун-стрит до Гайд-Парк-корнер, а затем вдоль Пикадилли, всего около пяти миль пешком. Неподалеку от галантерейной лавки находилась Сэквилл-стрит, где некий мистер Грей продавал настоящие драгоценности для реальных людей – а не только вычурный футлярчик для зубочистки скучному Роберту Феррасу из «Чувства и чувствительности».

Когда они с Манон добрались до лавки «Уайлдинг и Кент», «у прилавка было полно народу», и им пришлось ждать «целых полчаса». Магазин был «заполнен товарами, разложенными и выставленными наиболее выгодным образом». К каждому образцу булавкой была приколота карточка, например, с такой надписью: «прекрасный муслин всего по два шиллинга за ярд, дешевле, чем в любой другой лавке Лондона». Одну из литературных героинь времен юности Джейн, Эвелину из романа Фрэнсис Берни, почти пугала настойчивость продавцов в лондонских лавках. «Похоже, в каждой лавке работают шестеро или семеро, – объясняла она. – Кажется, они думают, что я больше всего хочу, чтобы меня убедили купить всякую вещь, которую они мне показывают. Они так стараются, что мне почти стыдно, что я ничего не могу себе позволить».

Но Джейн могла доставить удовольствие даже скромная покупка какой-нибудь отделки на платье или трех пар шелковых чулок. «Я становлюсь чрезвычайно расточительной и трачу все свои деньги, – сообщала она Кассандре, – и что еще хуже – я трачу и твои тоже» на «муслин милой расцветки». Во время другой поездки она мягко высмеивала неумение своей племянницы Фанни делать покупки: «Она не слишком удачлива, и ей не подходит ни платье, ни чепец… Думаю, это просто примета ее возраста, неизбежная дань юности – выбирать в спешке и заключать невыгодные сделки».

Казалось, что в Лондоне колесо моды вращается все быстрее и быстрее, и у Джейн с Кассандрой пропадало желание поспевать за ним. Корсеты обычно держались шесть лет, прежде чем прийти в негодность, но задолго до этого срока форма, которую они должны были поддерживать, выходила из моды. «К моему крайнему изумлению, – писала Джейн, – я узнала, что теперь корсеты совсем не должны подчеркивать грудь – это неподходящий, неестественный фасон». Она также была «удивлена нынешней модой на… огромные шляпы», и приветствовала общую тенденцию закрытой груди и длинных рукавов.

Тем не менее родственницы Джейн вынудили ее следовать лондонской моде: «Мистер Холл вчера был очень педантичен и очень быстро сделал мне завивку. Мне казалось, что это выглядит ужасно, и я бы лучше надела тугой чепец, но восхищение моих товарок заставило меня умолкнуть. Мою голову охватывала только бархатная лента». В то же время Джейн была довольна, что последняя мода позволяла ей закрыть руки. «У мисс Тилсон тоже длинные рукава, и она заверила меня, что вечером многие так носят. Я была рада это слышать».

Теперь, когда Джейн была должным образом одета для выхода в свет, ее манили театры. В то время театр не был местом, где зрители приобщаются к культуре и получают глубокие впечатления, тихо сидя в темноте. Освещение для актеров и публики было одинаковым, и зрители не боялись шуметь. Один любитель театра жаловался на «бесконечные крики и стук тростей, пока не поднимется занавес», а после начала спектакля: «мимо меня зачастую пролетал гнилой апельсин или апельсиновая кожура… и один из них попал в мою шляпу». В Лондоне имелось всего два легальных, или «патентованных», театра, получившие лицензию на постановку серьезных пьес. В других, «нелегальных» театрах драматические представления приходилось показывать тайно, смешивая с бурлеском и короткими номерами «с пением и всякой чушью», что очень раздражало Джейн. Ей нравилось следить за карьерами звезд, и однажды, когда на сцену не вышла Сара Сиддонс, Джейн призналась, что «была готова проклинать [Сиддонс] за то, что она меня разочаровала». Но ей не всегда хотелось разъезжать по городу в поисках развлечений. «Я очень рада теперь посидеть в тишине», – однажды призналась она.

Как бы то ни было, лондонский дом Генри оставался средоточием светской жизни; хозяин всегда умел оживить и развеселить любую компанию. В отличие от мрачных дней в Саутгемптоне, когда Джейн не желала заводить новых знакомств, она находила «все эти маленькие приемы очень приятными». И они не всегда были маленькими. В 1811 году на одном из балов у Элизы присутствовало не менее восьмидесяти человек, и на следующий день о нем писали газеты. Элиза также приглашала профессиональных музыкантов, в том числе арфиста, чтобы они развлекали гостей. Арфа считалась сексуальным инструментом, и обучение игре на ней стоило дорого. Сама Элиза играла на арфе, и этим умением Джейн наделила гордую и очаровательную Мэри Крофорд, а также второстепенных персонажей, сестер Масгроув и Джорджиану Дарси.