В гору - [177]

— Он сказал — наплевать мне на этих нищих, — вставил Лайвинь.

— Ну, знаете, такого не грех бы завести в лес, спустить штаны и отхлестать можжевеловой веткой! — рассердился уполномоченный десятидворки Акментынь.

— Я говорю, — продолжал Ванаг, — ладно, созовем собрание, пусть волость решает, как поступить с такими, которые плюют на общественность. Как решит, так и будет.

— Тут он заорал, что подаст на нас в суд за угрозы, — торопился Лайвинь.

— Еще упрячет вас в тюрьму, — засмеялся Гаужен.

— Я ответил: хорошо, обращайся в суд. Тогда да конца раскроется, как ты якшался с немцами и поносил большевиков, — закончил Ванаг.

— Так, значит, он в суд подавать будет? — интересовался Гаужен.

— Как только Ванаг это сказал, у волка сразу же спесь спала, — усмехнулся Лайвинь, — сразу залебезил: пусть заезжает машина, он готов сдать. Мы ему еще велели сказать это и остальным кулакам.

— Когда мы от него вышли, я почувствовал, что у меня спина мокрая, — Ванаг покачал головой.

Эльмар Эзер начал вдруг беспокойно ворочаться на скамье и как бы считать глазами участников толоки.

— Все, Эльмар, никто не ушел отсюда не пообедав? — засмеявшись, спросила Мирдза.

— Почти все, — серьезно ответил Эльмар.

— Я думаю, что нам в самый раз сейчас потолковать начистоту, — обратился он внезапно ко всем.

— О чем же?

— Что мы — и в следующем году будем надрываться в поле каждый в отдельности? Пора бы нам объединиться в артель, — высказал парень свою наболевшую мысль.

Если бы этот вопрос был поставлен впервые, то, наверное, кое-кого испугал бы, но у Гаужена сидели люди, с которыми Озол уже неоднократно говорил о преимуществах артели, о колхозных порядках, об организации труда и его оплате. И все же от неожиданного вопроса все замолчали.

— Что ж, потолкуйте, потолкуйте, — сказал Озол, собираясь на этот раз больше слушать, чем говорить. Здесь — не собрание, и люди, увлеченные общей работой, будут откровеннее.

— Не знаю, как остальные, — медленно начал Акментынь, — но я за это время всякое передумал. Верно, привыкли мы в одиночку тягаться с землей, но до каких же пор? Когда-нибудь да не хватит сил. А молодые хотят жить по-иному. Вот и мой сын — собирается в город уходить. Там, говорит, хоть по вечерам и в воскресенье можно книжку почитать, в театр сходить. А дочка прислушивается и вторит ему. Силой никого в гнезде не удержишь. Вот я и думаю — зачем мне надрываться, все равно мне одному с хозяйством не управиться. Может быть, в артели или в колхозе, где больше машин, детям будет легче и не будут так рваться в город.

— Меня только одно беспокоит, — задумчиво сказал молодой Пакалн, — а что, если в колхозе окажется один-другой лентяй. Не получится ли, что другим придется на них работать?

— Этого не может быть! — с жаром возразил Эльмар. — Если доходы будут начислять по трудодням, то лентяй ничего не получит.

— Постой, постой! — Пакалн поднял руку, останавливая его. — Дай мне закончить. Разве все точно учтешь? Нельзя же так, чтобы на лугу за спиной у каждого стоял человек и считал — кто сколько охапок сена сгреб. Выйдем все вместе, и вдруг найдется среди нас лентяй. Будет весь день лодырничать.

— Такого гнать надо, — не стерпел Эльмар.

— Только я ведь не могу решать, — закончил Пакалн. — Усадьба на имя отца, он во всем волен.

Мирдза надеялась, что хотя бы сейчас Эрик вмешается в общий разговор и выскажет свое мнение. Но он молчал, и Мирдза не могла скрыть своего недовольства — это заметил и Эрик.

— Мы, новохозяева, те, кто с товарищем Озолом всегда заодно, почти уже решили организовать артель, — сказал Лауск. — А то что получается? Земля за нами числится, но всего, что она может дать, мы от нее не берем.

— Крупные хозяйства всегда доходнее мелких, — авторитетно заключил Эльмар Эзер; Озол, закрыв ладонью лицо, улыбнулся. Ему нравился горячий парень, который всем сердцем стремился в колхоз и, наверное, будет одним из самых прилежных работников. Но в суждениях Эльмара еще чувствовалась незрелость, он где-то вычитал это, но как следует еще не понял. Если спросить его, почему же крупные хозяйства доходнее, то он, наверное, не ответит. Но Эльмар добивается ясности, хочет постичь ее, хочет учиться и понимает, что в этом ему может помочь колхоз.

Эльмар Эзер опять беспокойно заводился на своем месте.

— Значит, мы решили организовать колхоз? — спросил он нетерпеливо.

— Эльмар, — остановил его Озол, — ничего не решили, здесь ведь не общее собрание. Пусть люди подумают, а решить мы успеем.

По пути домой он думал о том, как настойчиво советский человек заявляет о своих правах на новую жизнь. Правда, все новое рождается в борьбе, не сразу люди освобождаются от паутины старых привычек. Но крестьяне, толковавшие сегодня об артели, уже не те, что два года назад, которые при слове «колхоз» вздрагивали, как от удара грома. Теперь они говорят об артели спокойно, и если они еще не решились, то только потому, что артель пока для них нечто отвлеченное, незнакомое, невиданное и, значит, еще не совсем понятное.

Новое рождается и развивается, но и старое не хочет признать, что оно отжило. Оно сопротивляется зубами и когтями. Вот тот же Густ Дудум — символ отмирающего мира. Он весь пропитан ненавистью ко всему новому.