В горах Таврии - [53]

— Вам известны силы, направленные против нас в данном наступлении, и его продолжительность?

— Нет, этого я не знаю. Знаю только, что наступление будет решающим.

Больше Кангиев ничего сказать не мог.

Мы приняли решение — расстрелять его сейчас же. Не мешало бы, конечно, сохранить Кангиева для дальнейших допросов, но обстановка требовала его уничтожения. Трудно сказать, как сложатся наши дела завтра, может еще убежать.

Поляна Орлиного залета. Полукругом выстроились триста партизан района, в центре горит костер, а над трехсотметровым обрывом стоит Кангиев с мертвенно бледным лицом.

Комиссар публично допрашивает его, заставляет все громче и громче отвечать на вопросы.

Сотни сердец стучат, от каждого слова у людей сжимаются кулаки. И чем яснее раскрывается перед ними гнусная картина деятельности Кангиева, тем строже становятся лица.

У Кангиева черными крапинками рябит лицо. Уже нет никакой надежды на спасение. Он падает на колени и умоляюще протягивает руку к Домнину.

— Обещайте жизнь…

— Пусть они решают, — Домнин показал на партизан.

— Смерть! Смерть! — закричал в ответ весь строй.

— Смирно! — командую я. — По предателю Родины, огонь!

Через секунду над обрывом никого не было, только где-то в ущелье шумели потревоженные камни.

Ночью никто в лагере не спал. Партизаны пекли лепешки, варили мясо. Каждому выдали по двенадцать стограммовых лепешек и по два килограмма вареного мяса. Это было все, чем располагал район. Вообще-то опасно выдавать продукты заранее, но делать было нечего. Даже эти небольшие запасы могли попасть в руки врага. В резерве всего района оставались две лошади, таскавшие на вьюках два станковых пулемета.

Всего в эту ночь в лагере находилось 380 партизан, из них больных и раненых 20 человек. Оружие: два станковых пулемета, 62 автомата и 300 винтовок.

Двадцать восьмого февраля в четыре часа утра мы покинули обжитую стоянку.

Решили пройти четыре километра, пробраться незаметно на одну удобную для обороны высоту и, окружив себя заставами, вести усиленную разведку для выхода на яйлу, а оттуда в Госзаповедник.

В шесть часов утра в районе нашего бывшего лагеря началась стрельба. Мы слышали разрывы мин и снарядов. После часовой стрельбы наступила тишина. Застава доложила о появлении со стороны Чайного домика более двухсот гитлеровских солдат и полицаев.

Наступившую тишину нарушили взрывы большой силы. Рвут наши землянки: раз… два… три. Девять землянок, девять взрывов. Запахло дымом… Жгут.

В лесу появилось много вражеских солдат к офицеров. Мы видели их цепи и на яйле. Положение осложнялось с каждой минутой.

В этот день вражеские цепи несколько раз проходили рядом с нами. Только жесткая дисциплина и выдержка дали партизанам возможность остаться незамеченными.

Нужно во что бы то ни стало уходить, но куда?

Ночью мы пошли на хитрость. Хорошо сманеврировав, отряды вернулись в район бывшей стоянки и расположились в трехстах метрах от уничтоженных землянок в густой чаще кизильника. Выставили заставы.

С утра каратели возобновили наступление. Теперь они окружали только что оставленную нами высотку. Небольшая же группа противника, направленная, по-видимому, для контроля дороги с Адымтюра к лагерю, пришла в район взорванных землянок. Они открыли беспорядочную стрельбу, потом начали щупами шарить в земле вокруг лагеря, очевидно, разыскивая наши запасы.

Не могу сказать, чтобы этот день нам дешево стоил.

Вот группа гитлеровцев идет в нашу сторону. Мы приготовились… Проходят? Нет. Фашисты остановились, постояли. Из зарослей нам хорошо их видно. Они идут на нас. Загремели жестяные банки. Это ак-мечетцы когда-то оплели свой лагерь проволокой, навесив на нее пустые консервные банки предупредительный сигнал на случай неожиданного нападения.

Враги, видимо, испугались шума и открыли по всей проволочной линии беспорядочный огонь. Рассыпавшись цепью, они пошли прямо на нас. Вот уже близко! Совсем рядом! Надо опередить их. Все равно они уже мимо не пройдут.

— Приготовиться!

— Огонь!

Шквальный прицельный огонь скосил немало фашистов. Стрельба так же внезапно затихла. Слышался только треск ломаемых сучьев. Это уцелевшие каратели опрометью бросились вниз. Взвились сигнальные вражеские ракеты. Кажется, мы попались…

Быстро отходим точно по пути бежавших немцев. Нам надо как можно скорее пересечь лагерь и уйти с места, где нас обнаружили. Успеть занять новую позицию.

Без шума, бегом, друг за другом, за несколько минут мы взбираемся на высотку с густым кустарником.

Убрались, кажется, своевременно: минут через десять видим вражеские цепи, окружающие заросли, откуда мы только что ушли. Опять стрельба, стрельба…

Наши неоднократные попытки выйти из леса на яйлу успеха не имели. Лес во всех направлениях прочесывали подвижные группы карателей.

Третьего марта кончились выданные на руки продукты. Мы зарезали лошадь и, впервые за эти дни, разожгли костры. Строго говоря, мы не имели права зажигать их, но шесть суток на промокшей земле, на снегу, без всякой возможности обогреться и обсушиться вконец измотали нас.

Первый раз за последнюю неделю люди поели горячего.

Что же делать дальше? Если мы не сумели пробиться в первые дни, то сейчас уже не может быть и речи о таком шаге. Партизаны, не так давно ставшие на ноги, слабели. Около пятидесяти человек уже могли проходить не более двух-трех километров в сутки. Шесть человек тяжело раненных партизан несли на носилках из дубовых жердей. Можно было попробовать с боем пробиться в Заповедник, но куда девать слабых?