В горах Ештеда - [34]

Но дядя был обо всем этом иного мнения. Старый ворчун не видел тут ровным счетом ничего забавного. Есть над чем смеяться! Его отнюдь не восхищала храбрость девушки, не побоявшейся насолить всем своим соперникам. Его воспитанницу, точно какого злодея, посадили под замок — для старика это был настоящий позор. После возвращения Сильвы из темницы он ходил мрачнее тучи и разговаривал с ней только сквозь зубы. То и дело из его груди вырывались вздохи: зачем он взял ее в свой дом! Если и раньше он бранился из-за сущих пустяков, укорял девушку за каждое оказанное ей благодеяние, то теперь придиркам не было конца.

Сильва сносила это недолго. Сначала она только посмеивалась над его воркотней, ожидая, когда ему самому надоест. Но старик только распалялся пуще прежнего, и Сильва, не откладывая, приняла решение. Объявила дяде: пусть подыскивает нового помощника, а она-де тоже найдет себе другое место. Скупщик, если верить его словам, принял это предложение с радостью.

Оба не потратили на поиски много времени. Дяде подвернулся какой-то дальний родственник, который, стремясь занять место Сильвы, судя по всему, давно уже наговаривал на нее старику. Сильве тоже посчастливилось: через людей старостиха предложила девушке поступить к ней в услужение.

*

Почти два месяца не возвращался Антош в родные горы. Сколько ни пыталась старостиха что-нибудь о нем выведать, она узнала лишь одно: в Дубе Антош нанял возок и выправил подорожную в такие дальние края, что господам пришлось посылать ее на подпись в Прагу. По этой бумаге он мог ехать и в Венгрию и в Польшу — хоть до самого моря. Тщетно ломала старостиха голову, пытаясь отгадать намерения мужа. Если б не его совершенно ясные слова: «не хочу, чтобы на моих детей показывали пальцем», она бы подумала, уж не собрался ли он поселиться где-нибудь на чужбине. Ее одолевали дурные предчувствия. Но как бы там ни было, Антош должен вернуться в горы: ведь из сундука не взято ни единой монеты, а без денег много не наездишь. Старостиха и без того диву давалась, на что он живет уже несколько недель. Каждый крейцар был у нее на учете. С тех пор как они с мужем стали ссориться, старостиха не выпускала из рук ключа от амбара. Когда что-нибудь в их хозяйстве продавалось, деньги она получала сама. Даже золотые часы и перстень с печаткой — ее свадебные подарки — Антош перед уходом положил на полку, чтобы она их там сразу увидела. Откуда же у него хоть какие-то средства? Уж не взял ли денег под залог?

У старостихи буквально голова шла кругом. Чтобы немного отвлечься, она принялась размышлять, чем бы досадить Антошу, когда он все-таки вернется. Начала шпынять детей: то плохо, другое неладно, в каждом их недостатке мерещились ей отцовские пороки. С тех пор как Антош покинул дом, она не выносила их присутствия, гнала от себя, если они пытались приласкаться, строго-настрого запретила даже упоминать об отце и по малейшему поводу наказывала. Она знала, как расстроят Антоша жалобы сыновей на ее строгость. Любовь мужа к детям и прежде была для старостихи словно кость в горле, теперь же она из-за этого почти ненавидела их.

Но ведь держать детей в строгости и наказывать, когда они, по мнению матери, в чем-то провинились, — в конце концов, ее право. Антош мог подумать, что им попадает по заслугам, что они и в самом деле плохо себя вели. Нет, надо, чтобы он сразу и безошибочно понял: она в грош его не ставит и нарочно хочет позлить. Пусть это уколет его так же больно, как ранит ее сейчас каждая мысль о нем!

Подобные размышления были единственной утехой ее раздираемой противоречивыми страстями души. Долго она ни на чем не могла остановиться. И тут случайно услыхала, что Сильва ищет место. Все было решено в один миг.

Чем можно сильнее задеть мужа, как не взяв в свой дом самого неприятного для него человека, с которым ему придется по десятку раз на день встречаться, видеться за столом, услугами которого ему постоянно придется пользоваться? Вместе с тем старостиха могла сделать перед людьми вид, будто хочет вознаградить невинно пострадавшую девушку. Всему Ештеду известно, что только из-за неправого суда поссорилась Сильва с дядей и потеряла надежду на довольно значительное наследство.

Все, что старостиха знала о Сильве, утверждало ее в мысли: вот уж кто постарается отравить Антошу жизнь, под одной крышей с этой девчонкой его ждет мало радости.

Сильва росла сама по себе, как любой козленок или жеребенок, появившийся на свет в дядюшкином хлеву. Детство она провела в безлюдных горах, юность — на дорогах. Школу видела только издали, никогда не слыхала, как подобает и как не подобает себя вести; впрочем, ее воспитатель и сам не имел об этом понятия. И все же никто не мог сказать о ней дурного слова. Суровое воспитание развило в ней черты несколько странные, но редкие для девушки, выросшей без присмотра и опеки. В том возрасте, когда уже всякая девушка ходит с парнем, Сильва еще и думать ни о ком не хотела. Правда, она была красива, но всех отпугивали ее диковатые выходки. Если кто из парней и заводил с ней речь, желая разузнать, какой ум скрывается за этим гладким лбом, она без промедления предлагала потягаться силой или побиться об заклад, кто кого обгонит, кто дальше бросит камень… Когда же тот пытался намекнуть, что, мол, она ему нравится, Сильва принималась хохотать и убегала. А уж коли не могла убежать или ухажер проявлял чрезмерную настойчивость, жестоко с ним дралась и обычно оставляла на память такой след, что у всякого пропадала охота хвастать своими победами. Неудивительно, что ештедские женихи называли Сильву чертенком или дикаркой и считали существом, которое лишь по внешности похоже на красивую девушку, а характером ни дать ни взять парень. И когда между ними заходила речь о девушках на выданье, про Сильву никто даже не вспоминал: заранее было решено, что она не способна кого-нибудь полюбить и слишком дика, чтобы стать чьей-нибудь женой.