В горах долго светает - [52]

— Лесного нет, есть горный, — отозвался техник. — Козлы показали, опять приходили ночью. Почти из отвесной стены бьет, тропинка к нему — с ладонь шириной, а десантники все равно добрались, канистры налили. Дерзайте, товарищ лейтенант.

— После выполнения задачи, если время будет, — ответил Лопатин, опасаясь, как бы Карпухин не дерзнул. — Однако не подумал бы, что в этом камне есть вода.

— Э, товарищ капитан, — протянул прапорщик, — гора — она тело живое, у нее свои жилы. В золотые мои годы я комсомольцем-добровольцем Абакан — Тайшет строил. Всякого лиха мы там натерпелись — от комарья до морозов, а хуже всего — вода. В сплошном граните бьем туннель, а она — фонтанами из стен. Здесь, правда, посуше, да зато камень помягче саянского.

Лопатин огляделся. Серые, рыжие, красно-коричневые хребты и вершины окружали маленькое плато. Ни кустика, ни былинки вблизи — только мертвый, сухой камень. Может, и правда, под этой каменной коростой бьются животворящие ключи, и когда-нибудь под руками человека зазеленеют здешние долины и пади — люди способны на многое. Но люди способны и на другое... Лопатин внутренне вздрогнул, словно от сквозняка, представив, что вся земля когда-то являла собой такой вот «лунный» пейзаж. А ведь она может к нему и вернуться. Может. Руками самих людей для нее уже приготовлена адская купель — только кнопки нажать... На какой-то миг Лопатин стал космолетчиком, воротившимся через годы на землю с мертвых планет и не узнавшим ее. Ни травинки под ногами — только сожженный камень. Вся земля — мертвый камень, летящий в мертвом пространстве среди таких же мертвых камней. Он даже услышал в наушниках шлема отчетливые щелчки радиометра, считающего смертельные рады, грозящие и его жизни — единственной теперь в целой бесконечности...

Последний человек в пустыне мира —

Осиротелый путник, при котором

Еще Вселенная имеет имя,

Еще сияет свет и тьма чернеет,

Еще хвостами хвастают кометы,

Еще блестят в броне застылых газов

Чужие и немилые планеты,

Еще грозят слепые метеоры,

Еще пугливо пробегает время,

И мир себя еще покуда видит,

И мир себя еще покамест любит

И плачет неутешно над собой...

Сиреневое облачко всплыло в рассветных лучах далеко в северной стороне, где белели снега на вершинах, и оно словно пробудило Лопатина...

Штаб не заставил долго ждать себя. Не прошло и десяти минут, как, вспугнутый гулом двигателей, с ближней от плато скалы сорвался небольшой бурый орел и, торопливо махая крыльями, заскользил над ущельем — искать новый «пост», откуда удобно выслеживать всякое живое движение в камнях. Орел не знал, что эти горбатые долгохвостые птицы с железными голосами ему не враги и даже не соперники в охоте.

На маршруте воздушный разведчик подтвердил: отряд «противника» остается в той же долине, хотя сверху его можно нащупать лишь электроникой. Лопатин внимательно следил за маршрутом, стараясь предугадать изгибы ущелья, проверяя и лишний раз тренируя зрительную память, в которой полетная карта отпечатывалась до подробностей. Звено летело за ним колонной, каждый экипаж, ведя круговое наблюдение, держал под особым контролем одну из полусфер, чтобы вовремя обнаружить засаду, но сейчас Лопатин особенно не опасался близости крутых склонов. Вряд ли «противник» ожидает появления вертолетов в этом глухом ущелье, да еще на рассвете. Куда опаснее может стать возвращение, окажись поблизости хотя бы какие-то группы неприятеля. Ведь сегодня зенитные ракеты солдат таскает за спиной.

К цели звено вылетело над руслом речного притока, со стороны встающего солнца. Рассчитывая время полета, Лопатин помнил о моменте восхода. Над горами солнце является горячим и ярким, оно не только слепит стрелков, оно способно увести в пустоту зенитные ракеты, идущие к цели по тепловому излучению.

Так вот почему их не достать сверху! Отряд «противника» в составе усиленной роты расположился под нависающим длинным обрывом на западной стороне речной поймы, а с востока к самой реке подступали километровые кручи. Река, отступив от обрыва, оставила на краю террасы извилистый вал гальки и валунов — лучшего бастиона для вертолетов природа не могла бы устроить.

— Порядок — «фронт»! — скомандовал Лопатин.

Нельзя было терять ни мгновения. Вертолеты не способны опережать собственный звук, их гул уже всполошил «противника». В самое первое мгновение Лопатин схватил взглядом мишени огневых установок в голове и хвосте колонны, — видно, опасались удара вдоль поймы, не придавая значения узкому лабиринту притока. Лопатин нацелил машину на ближнюю, головную, установку, прикрытую валунами, хвостовая — на совести третьего экипажа. Это оговорено заранее.

— Огонь!

Вертолет на мгновение зависает над пенящейся рекой. Встречные выстрелы еще суматошны, беспорядочны и бестолковы, но сдвоенные дула огневых установок уже смотрят в глаза летчиков. Вздрагивает машина и, словно громадный летающий каракурт, набрасывает на цель серую паутину трасс, и еще ткется эта смертоносная пряжа, когда оранжевые молнии вздыбливают тучи дыма, песка и гальки вместе с каким-то железным хламом, и вслед за осколками каменный град засыпает пойму. Машина проваливается к самой воде, скрываясь за высокой террасой и валом камней, броском уходит в сторону, ближе к центру вытянутого чужого расположения, чтобы вынырнуть там, где нужно ее командиру и где ее не ожидают, а серая паутина ткется над беснующейся рекой, выметываясь из-под узких крыльев машин, скрещиваясь, опутывая полоску поймы, рождая оранжевые молнии, оглушительный в узкой долине грохот, тучи камней и осколков — стреляют Второй и Третий... Машина командира выныривает из-за террасы и с высоты человеческого роста обрушивает огонь по центру расположения «противника», Лопатин краем глаза замечает на месте второй огневой установки расползающееся дымовое облако над белыми оспинами воронок — теперь можно работать спокойно.