В горах долго светает - [47]

Снаружи послышались шаги — возвращался Карпухин, негромко напевая песенку про отчаянно-задумчивого пилота:

...Но тут настала темень, и грянула гроза

В задумчивое темя, в отважные глаза.

Еще, однако, рано подсчитывать урон —

Еще от ероплана остался елерон.

Он сел на еродроме, а попросту — в овсе,

На левом елероне, на левом колесе.

Окончены заботы, и нам кончать пора.

Задумчивым пилотам — ура, ура, ура!

Знамены развевались, оркестры впереди,

Красотки прижимались к задумчивой груди...

Лопатин усмехнулся, погасил фонарик, открыл дверцу:

— Степан Алексеевич, позови-ка моего зама.

Потом, когда укладывались спать в десантной кабине, Карпухин спросил:

— Значит, надо представить сиреневую иву, командир?

— Попробуй, Степан Алексеевич.

Он еще трижды встречал рассветы перед ее окнами, налитыми красным огнем зари, и всякий раз, как живая, она улыбалась ему из глубины тающих алых сумерек.

На четвертый день из города примчалась сестра. Повиснув на шее брата, сунула ему в руку записку. Варя сообщала, что на некоторое время задержится.

— Она же отличница, твоя Варюха, ее и включили в диспансерную группу. И потом, ее надо знать, Андрюшенька. Она небось еще в себя не пришла. Такие осторожности требуют, а ты, поди-ка, в первый вечер полез с поцелуями?

— Она тебе что, рассказывала?

— Да уж я вас знаю, холостяков со стажем! Думаете, мы — куклы? Поиграл вечерок-два с одной, наскучила — поменял на другую.

— Ты чего это, Наталья? — Андрей опешил.

— Я-то ничего. Съездил бы хоть к ней, что ли? Тоже мне женихи пошли — ждут, когда невеста сама к ним домой явится. Вон иные хваты не ждут — по пятам бегают, пока своего не добьются. Или ты из хватов?

— Да о чем ты, балаболка? — Андрей стал злиться.

— Все о том же. Ее специально попросил в свою группу один молодой быстрорастущий доктор. Мы у него зимой практику проходили, так он с тех пор каждую субботу приносит цветы Варваре прямо в общежитие. А то билеты в театр присылает.

— Постоянный, выходит, парень, — усмехнулся Андрей с неприятным холодком. — И раз он полгода носит цветы, значит, они принимаются благосклонно.

— Дурачок! Какая женщина от цветов откажется? От тебя-то их небось не дождешься. Да он и не спрашивает — приносит и ставит на стол. Даже вазу купил для этого.

— Ваза может пригодиться в будущем совместном хозяйстве, — с тем же холодком ответил Андрей, припоминая свой вопрос к Варе: есть ли у нее парень? «Андрей Петрович, будь у меня парень, разве пошла бы я с вами ночью рыбу ловить?» Парень-то, выходит, все-таки есть...

— А ты ревнивец, Андрюшенька, — засмеялась сестра.

— А ты, сестренка, или болтунья, или маленькая провокаторша. И это не единственный твой недостаток. Погоди, еще выдам!

— А чего годить? Выдавай сразу. — Сестра, поправляя прическу перед зеркалом, усмешливо покосилась на брата.

В горницу заглянула мать:

— Вы что, уже разругались?

— Как же мама, не ругать ее? Вот смотрит на себя в зеркало и не видит, что эти оранжевые штаны, или, как там у них называют, бананы-чебуреки, мандарины-апельсины, сидят на ней как седло на... телушке.

— Что-о? — Глазищи сестры уставились на Андрея жерлами сокрушительного калибра, но его теперь трудно было остановить.

— Ты же русская девчонка, черт тебя подери! Тебе бы платье хорошее, сарафан голубой, да в цветочках, — от тебя же глаз не оторвал бы. А ты и натуру и фигуру свою коверкаешь, дурацкие штаны натянула — ягодицы, что ли, демонстрировать на публике?

— Андрей, ты чего это? — встревожилась мать.

— Нет, мама, пусть он выскажется! — Голос Наталья задрожал. — Пусть до конца выскажется.

— Я еще тут твои пластинки посмотрел — так чуть от тоски не сдох: сплошные поп-пустьшики. Какие-то тарабарские «Аббы», «Битлзы», «Звезды дискотек», от которых несет пошлятиной через моря и океаны. Да и наши не лучше: уныло-глупые ансамблишки, подло искажающие язык, хрипатая шлягерщина, безголосый и бездарный шептун Кака... — и не выговоришь сразу. И в том же духе до самого конца. Это же все шумовой бред, тоскливая чушь, визги и всхлипы чумной собаки. Это же та самая «музыка толстых» — заплесневелая мякина, на которую ловят глупых воробьев музыкальные дельцы, жулье от искусства... Ты погоди, погоди, дослушай, раз попросила высказаться... Пора тебе, сестренка, понимать, что тут черный бизнес, и ты, покупая пластинку, поощряешь его своим студенческим и отцовским рублем. Бездарность, она быстро находит контакт с делягами, у тех и других расчет простой: чем примитивнее, тем вседоступнее. Написать хорошую песню, найти и вырастить хорошего певца — не то что модные штаны скроить. Вот бездари в союзе с делягами и начинают рекламировать дерьмо, чтобы, значит, привить вкус к этому дерьму воробьям желторотым. Раз наклюются, два — а потом швыряй им кучами — все растащут. Не думал я, что в родном доме, в столе сестры, найду такое барахло. Умнее я тебя считал, Наталья.

— Будет, Андрей, — примиряюще сказала мать. — Их, добрых-то пластинок, поди, и не найдешь теперь. Одни эти буги-вуги к нам привозят.

— Между прочим, у твоего белоголового ухажера, Наталья, слышал я самолично в магнитофонной записи совсем не то, что лежит в твоем столе. Значит, не одной мякиной у вас тут торгуют.