В горах долго светает - [32]

К тому времени люди Кара-хана постарались вызвать в кишлаках голод, всячески направляя злобу населения против власти, и он рассчитывал сразу поставить под ружье тысячное войско. В горах это немалая сила. Разгром советского тылового лагеря с кровавой резней должен был показать силу повстанцев, а заодно посеять вражду между пришельцами и населением, плеснуть в костер мятежа целое море горючего. Все продумал Кара-хан, следуя советам закордонных покровителей, но аллаха на свою сторону не склонил...

Эти проклятые, вечно загадочные шурави — советские, — поставив свои палаточные городки на бесплодном камне и песках — чтобы не нанести даже малого ущерба полям и пастбищам, — протянули голодным горцам свой хлеб, и весть о нем пролетела по кишлакам с быстротой радиоволны. Эти безбожники, «красные дьяволы», взяли под охрану мечети, не оскорбили ни одного имама, ни единым жестом не вмешались в дела верующих.

Ни тысячи, ни полтысячи повстанцев Кара-хан не собрал. В его личном отряде числилось триста человек, на место сбора явилась неполная сотня: лишь бывшие помещики, ростовщики, торговцы, купленные и запуганные люди да те, кто соблазнился обещанными деньгами и возможностью грабежей. Кучарцев он заставил силой участвовать в нападении, но неурочный выстрел Самада сорвал операцию.

Кара-хан в ярости обозвал односельчан изменниками ислама, предателями родины, которых ждет кровавая расплата на земле и ад за гробом, если поголовно не вступят в его войско; горцы лишь угрюмо косились на короткие автоматы в руках его телохранителей и молчали. С ним ушли трое и Одноглазый, остальные возвратились в свои дома — напрасно пугал их возмездием со стороны властей и русских. Не поверили. Ему хотелось расстрелять всех, но нельзя с этого начинать «святое дело».

На базе его уже поджидал Ахматиар с пятнадцатью «воинами ислама»; другие начальники отрядов приводили и того меньше. Едва набралось полторы сотни к исходу следующего дня.

— С такой «армией» надо не воевать, а прятаться, — мрачно заметил Ахматиар.

— Мы будем делать то и другое: басмачить.

— Нас и так зовут душманами.

— Пусть. Провинцию мы будем держать за горло если не силой, то страхом.

Долго отсиживались в убежище, дожидаясь ухода войск. Пешавар не отвечал на запросы радиста, видно, место для связи оказалось неподходящим: вокруг поднимались мрачные громады гор. Многие «воины ислама» с тоской поглядывали в долины. А что будет, когда придет время сева? Надо как можно скорее обагрить их руки кровью, чтобы забыли дорогу в свои аулы и кишлаки, как забыл ее Одноглазый, застреливший кучарского старшину. Если его помилует правительство, не помилуют сыновья Самада: над могилой Самада теперь стоит красный флажок — клятва кровной мести.

Кара-хан разделил отряд на три части, каждой указал свой путь движения долинами и ущельями к одной из дальних баз. В рейд выступили одновременно, шли днем горными тропами, ночью, спускаясь, врывались в селения. Списки членов партии, учителей, милиционеров, старшин, рьяно служивших революции, были составлены заранее. При свете пылающей школы или жилого дома вешали и расстреливали, бросали в огонь книги, а с ними — тех, кто оказывал сопротивление. Для каждой новой казни Кара-хан назначал новых палачей, постепенно пачкая кровью всех приспешников.

Движение небольшой банды по разным маршрутам создало впечатление, будто провинция оказалась в руках душманов. Но идти стало опасно: днем над горами кружили самолеты и вертолеты. В одном из кишлаков отряд встретили яростным винтовочным огнем, несколько нападающих были убиты. Здесь не могло быть солдат, — значит, отряды самообороны вовсе не выдумка и самообман властей, как считал Кара-хан? Пришлось отступить, и его это сильно встревожило: голодранцы, бледнеющие при имени Кара-хава, могут осмелеть, почувствовать свою силу, и тогда с ними целой армией не справиться. Он поклялся вырезать кишлак до последнего младенца, только надо застать его врасплох, когда там не ждут нападения.

Клятва оказалась роковой для отряда. Днем на подходе к кишлаку их обнаружил армейский вертолет и огнем пушек загнал в теснину, с другой стороны запертую отвесной стеной. То, что они в ловушке, знал один Кара-хан, у него имелась карта. Он понял: конец. За вертолетом наверняка появятся солдаты или отряд царандоя, а прорываться из теснины открытым склоном под скорострельными пушками и пулеметами дьявольской летающей машины равносильно самоубийству.

Вертолет упорно кружил над тесниной, где под скалами прятались басмачи, сдерживая хранящих коней, и Кара-хану хотелось завыть от волчьей тоски. Но волк, попавший в капкан, перегрызает лапу и спасает жизнь, а чем Кара-хан хуже волка? Его лапа — отряд, зажатый капканом теснины, — так пусть же пропадет одна лапа! Он высмотрел нишу в стене ущелья на высоте в два человеческих роста. Там не скроешь отряда, но два человека скрыться могут, если внимание солдат сосредоточится на остальных. Кара-хан крикнул помощнику, чтобы уводил отряд в глубину теснины, которая прорезает хребет.

— Я хочу своими глазами увидеть, много ли солдат нас преследует. Может быть, мы устроим засаду. Одноглавый останется со мной, мы скоро вас догоним.