В горах долго светает - [108]

...Вьется пыль под сапогами.

С нами — Родина и Знамя

Да тяжелый автомат наперевес...

Группа была столь малочисленна, что ее невозможно назвать подразделением, но в безлюдном краю и такая группа далеко заметна. Гора одним краем нависала над ущельем, по которому к мирным кишлакам не раз прокрадывались из Пакистана душманские шайки.

Вот, наконец, и вершина — длинная, плоская; с нее ущелье просматривалось в оба конца. Но желанный отдых еще не пришел — командир приказал немедленно начать оборудование позиций. Выставили дозорных. Работали молча, споро. Замаскировали позицию. Залегли, затаились. И время словно остановилось, а с ним остановилось косматое солнце в зените, от которого попрятались даже ящерицы и птицы. Отдых не приносил облегчения, лучше бы, наверное, что-то делать, обливаясь потом, но главным делом теперь стали неподвижность и полное молчание. Вокруг, насколько хватало глаз, вздымались разновеликие вершины серо-желтых и серо-коричневых гор. Причудливые тени редких облаков, лежащие на их склонах, казались издалека горными лесами, они манили воображение, рисуя прохладную сень, щебет птиц и перезвон ручейков.

Как ни старались десантники соблюсти на своем учении скрытность, чьи-то злые глаза, видно, успели заметить группу на переходе...

Близился закат, когда старший лейтенант Ковалев услышал раскатистый грохот крупнокалиберного пулемета и увидел огненные трассы, летящие из долины к вершине горы. В ту минуту он находился над самым краем ущелья вместе со старшим лейтенантом Яном Кушкисом и радистом рядовым Евгением Калягиным. Выйдя на связь с основной группой, он приказал: на огонь не отвечать, ничем себя не обнаруживать, всем оставаться на своих местах. Несколько минут было тихо, и уже подумалось, что душманы обстреляли вершину на всякий случай, как вдруг на нее обрушился свинцовый шквал — разом палили многие десятки винтовок, пулеметов и автоматов. Над вершиной закурилось облако пыли. Находившийся в основной группе прапорщик Чайка сообщил: в долине он наблюдает передвижение вооруженных людей, их не меньше сотни.

Стало ясно: без схватки с бандой десантникам не обойтись, и лучше бы командиру находиться на основной позиции, но пройти на нее незаметно теперь было невозможно. Ковалеву не хотелось обнаруживать пост наблюдения, который одновременно прикрывал всю группу со стороны ущелья — по крутосклону опытные скалолазы могли проникнуть в тыл десантникам. Он остался на месте, поддерживая со своими связь по радио и доверяясь мужеству и опыту прапорщика Чайки.

Радист Калягин уже передал донесение Ковалева о нападении крупной банды старшему начальнику. Тот сообщил: немедленно высылает на помощь группу боевых машин. Путь по ночным горам опасен и труден, Ковалев рассчитал, что помощь подоспеет лишь к рассвету. Продержаться надо всю ночь.

Малочисленность шурави, конечно, не была секретом для главарей банды, но они, видимо, слышали, чего стоят в бою советские воины, — атака началась в сумерках, когда численное преимущество сказывается с удвоенной силой. Сгущалась на глазах темень, и волны ее словно бы несли с собой к вершине горы цепочки винтовочных и автоматных вспышек, разбрызгивающих трескучий свинцовый ливень. Казалось, головы невозможно поднять из-за камня, но в рассчитанный командиром момент автоматы десантников ударили мощно и дружно, разом остановив надвигающиеся душманские цепи. Враги залегли и скоро прекратили стрельбу. Усиленный рупором голос заревел в темноте:

— Советские! Сдавайтесь! Вас мало, нас много. Мы убьем только командиров и коммунистов. Остальных отпустим. Если не сдадитесь, убьем всех!

В группе десантников было два коммуниста, они же командиры. Остальные — комсомольцы. По своей темноте враг пытался вызвать в советских воинах звериный инстинкт сохранения собственной шкуры, господствующий в басмаческих бандах, где каждый надеется выжить и воспользоваться сребрениками, за которые продал совесть.

Не услышав ответа, душманы возобновили огонь и под прикрытием его, переползая и перебегая, постепенно приближались к вершине. Десантники ловили фигуры врагов в ночные прицелы, секли короткими, убийственными очередями.

В стойкости своих десантников Ковалев не сомневался — все они испытаны горами, большинству довелось еще раньше услышать вражеские пули. Верил он и в твердую распорядительность прапорщика Чайки, невозмутимого богатыря-белоруса, которому теперь приходилось руководить обороной основной группы. Верил и в помощника его — прапорщика Строганова. А когда к основной группе благополучно отступил передовой пост охранения во главе со старшим лейтенантом Николаем Ладейщиковым, человеком исключительного хладнокровия и смелости, Ковалев мог бы спокойно сидеть в своем укрытии, если бы душу его не сосала пиявкой мысль о патронах. Безошибочно улавливая в грохоте перестрелки расчетливо короткие очереди своих, он считал каждую. На одного десантника приходилось больше десятка нападающих, а при таком соотношении, чтобы уравнять силу огня, на один вражеский выстрел надо отвечать половиной автоматного магазина. Но это невозможно — носимый солдатом боезапас ограничен.