В гольцах светает - [57]

— Есть ли свидетели со стороны невесты? — осведомился отец Нифонт.

— Да, — с готовностью подтвердил Салогуб и взял смуглую руку Урен в свою ладонь.

— Есть ли свидетели со стороны жениха?

— Да, — подтвердил Аюр и взял руку Дуванчи.

— Согласна ли, дочь моя, стать женой раба божьего Дмитрия?

Аюр передал слова священника Урен.

— Да, это так, — утвердительно кивнула головой девушка.

— Согласен ли, сын мой, стать законным супругом...

— Урен, — хмуро подсказал Дуванча, твердо добавил: — Да, это так.

Неожиданно появился Гасан. Он тяжело сопел, лицо было красно от гнева. Он заговорил, торопливо глотая слова:

— Русский начальник, губинатр. Эта...

— Обожди, старшина. Не мешай, — оборвал исправник и нежно пожал девичьи пальцы.

Отец Нифонт взял руки юноши и девушки, свел их вместе, заключил:

— Венчаются... На веки веков. Аминь! Не забывайте церкви, дети мои, — отец Нифонт покосился на Гасана.

— Да. Это будет так, — смиренно согласился Аюр и шепнул Дуванче: — Вы можете уходить. Я догоню вас.

И здесь случилось непредвиденное. Урен смело шагнула к исправнику, с доверчивой улыбкой протянула ему маленькую руку. Поступок был настолько неожиданным, что Салогуб на мгновение растерялся. Рука было поднялась, чтобы тронуть ус, однако быстро изменила направление и ласково обняла девичьи пальцы.

— С богом, — пробормотал Салогуб, но тут же поправился: — Мир и любовь твоему очагу, прелестная барышня. Очень тронут вашей признательностью, — галантно раскланялся он.

Урен гордо посмотрела на взбешенного Гасана и отошла к Дуванче, который пасмурно следил за ней, казалось, не одобряя ее поступка. Но достаточно было одного ее взгляда, чтобы на его лице засияла улыбка.

Дуванча и Урен пошли рядом, Аюр повернулся к исправнику.

— Желаю долго видеть солнце, ваш благородие.

— С богом, служба, — ответил Салогуб, задумчивым взглядом провожая счастливую пару.

— Да. Превосходная пара. Как находишь, старшина?

Гасан молчал.

— Первыми пришли в церковь за обручением, — многозначительно подхватил отец Нифонт.

— Есть о чем сообщить их величеству. Лично присутствовал при обручении, хотя и без кольца, отцом посаженым! А тебе, старшина, — голос исправника построжал, — окрестить первенца этой пары. Крестным тебя нарекаю!

— Занятие богоугодное и для души пользительное, — назидательно подтвердил отец Нифонт.

— Для царя послужить надо, старшина, — уже мягче произнес и исправник.

— Гасан знает, что делать!

— Нет сомнения. Ты умеешь делать так, как надо царю. И государь узнает об этом. Ты превосходно стрелял, старшина, — спохватился исправник, вытаскивая из внутреннего кармана сюртука массивные серебряные часы с такой же массивной серебряной цепочкой. — Эти часы я дарю тебе за хорошую службу русскому царю и за искусную стрельбу!

Как ни велика была злоба Гасана, но она на время уступила место славолюбию — ненасытному чувству, которое руководило этим железным человеком, определяя все его поступки, рождая презрение ко всему окружающему, гордость и довольство собой.

— Гасан хорошо умеет стрелять! Гасан умеет хорошо служить царю! — подтвердил он, разрывая зубами отворот шелкового халата, чтобы прикрепить подарок исправника.

— Несомненно. Я убедился в твоих способностях, старшина, — громко заметил Салогуб, мысленно прикинув, во сколько обойдутся эти часы горделивому старшине, в богатствах которого не сомневался.

— Ах да! Сегодня мы старшиной званы на ужин, батюшка, — с удовольствием напомнил Салогуб священнику, который с плохо скрытым недовольством наблюдал за стараниями Гасана.

— Сперва ублажай душу, сын мой, а потом тело. Меня еще ждут святые дела, — с достоинством ответил отец Нифонт.

— Святые дела прежде всего, — согласился Салогуб, окончательно убеждаясь в неблагосклонном отношении священника к старшине.

Гасану наконец удалось вырвать клок из отворота халата и продернуть серебряную цепочку. Вид его был довольно потешен. На левой стороне груди висела сияющая медаль на белой ленте, справа, увлекая тяжестью тонкий шелк, болтались часы, свисающие почти до пояса.

Исправник со сдержанной улыбкой рассматривал его фигуру. «Аспидный осьминог. С ним умело обходиться следует. Выпустит щупальца, оплетет, засосет. Но мы заставим служить их для своей пользы». Ему пришло в голову подзадорить старшину, кольнуть его самолюбие, что он и сделал в самой обидной форме.

— А ты, старшина, проиграл пари этому искусному стрелку.

Кровь ударила в лицо Гасана, однако он рассмеялся.

— Ха! Этот длинноухий может ломать стрелы. Но он испугался равняться с Гасаном в стрельбе по бегущей трубке! Гасан сделает то, что не сделает никто в сопках!

Старшина стремительно повернулся и ринулся на поле, где уже начинались танцы и игры. Сперва он шагал торопливо, но когда приблизился к людям, пошел тихо, выставив живот, на котором покоились серебряные часы на цепочке.

Люди почтительно сторонились, давая дорогу.

— Все длинноухие должны оставить берег! Гасан станет пускать стрелы! — властно распорядился он, останавливаясь на середине поля.

Игры спешно заканчивались. Группы мужчин и женщин рассыпались. Люди отходили к линиям костров. Шум мгновенно утих. И в этой тишине отчетливо звучала песня. Низкие мужские голоса выводили грустную мелодию, сопровождая ее глухими выкриками.