В гольцах светает - [4]

— Вытяну. С языком вытяну...

Так во власти черных дум Герасим терпеливо ждал, когда проснется охотник. Ждать пришлось долго. Солнце последними лучами окатило сопки гольцов, когда наконец тот проснулся. Приподняв голову, он быстрым взглядом окинул мрачную фигуру Герасима, проворно вскочил на ноги. Но слабость дала себя знать. Покачнувшись, он безвольно опустился на землю. Черные, широко раскрытые глаза настороженно и упрямо рассматривали Герасима. Взгляды их встретились. Угрюмый и предостерегающий, удивленный и настороженный. Герасим отвернулся, склонился к рожням с тушками рябчиков. Продолжая рассматривать его, парень пошарил вокруг себя руками, вдруг резко повернулся: рука коснулась мягкой шубы Сокола, который все так же тихо лежал за его спиной. Будто робкий луч солнца блеснул в глазах охотника, осветил осунувшееся лицо. Возможно, подсознательное чувство отложило в его памяти появление этого четвероногого друга в решающую минуту там, в берлоге?

— Нинакин! — тихо проронил он, осторожно поглаживая лобастую голову собаки. Сокол поджимал уши, вопросительно поглядывая на хозяина.

— Он раскопал тебя, — вставил Герасим, сосредоточенно колдуя над флягой. Он выхлебнул из кружки спирт, отмерил снова, поставил перед охотником, рядом воткнул рожень с зажаренными рябчиками. — А вон твое ружье, — он кивнул на дерево, где висел старенький, отполированный ладонями лук.

Парень взглянул на свой лук, перевел взгляд на Герасима, потом на кружку, нахмурился. Ему показалось, что он где-то видел это угрюмое, заросшее лицо, слышал этот знакомый щекочущий запах спирта. Да, это так. Это лицо он видел прямо перед собой, а дух спирта и сейчас стоит в горле. Парень осторожно отодвинул кружку. Затем взял рябчика и так же осторожно положил перед носом собаки.

— Как звать? — спросил Герасим, не глядя на охотника. — Меня — Герасим. А тебя?

Парень метнул на него быстрый жгучий взгляд:

— Я — Дуванча. Ты зачем здесь? — в свою очередь спросил он, с трудом выговаривая русские слова.

Герасим, не мешкая, достал истрепанный рисунок, развернул вздрагивающими пальцами, глянул в упор на охотника:

— Не на посиделки шел. — Ткнул пальцем в конус. — Ключ, вода...

Герасим вспотел, но охотник в ответ лишь хмурился. Герасим в отчаянии переводил взгляд с парня на рисунок, с рисунка на присмиревшие гольцы.

— Угли! — почти крикнул он. — Угли!

— Анугли! — воскликнул охотник и словно чего-то испугался.— Анугли-Бирокан?!

С ловкостью кошки он бесшумно вскочил на ноги и сверху вниз уставился на Герасима. У Герасима екнуло сердце. В этом взгляде он прочел ненависть и решимость. «Пуще дракона», — мелькнуло в его сознании. Он тоже поднялся на ноги, стиснул зубы, не мигая впился в темные глаза охотника. Так, скрестив взгляды, они стояли несколько мгновений. Тонкий гибкий эвенк и низкорослый кряжистый русский, готовые к смертельной схватке. Сокол, подобрав мускулы, сидел в стороне, также готовый к борьбе...

И первый отступил Дуванча. Он неожиданно обмяк, опустил голову. Из груди его вырвался мучительный вздох.

Парень долго стоял с опущенной головой, потом подошел к дереву, снова долго рассматривал почерневший от времени лук, затем снял его, закинул за плечо, побежал от табора, похоже, нарочно зацепился луком за тот же самый сучок. Лук спружинил, притянул его обратно к дереву. Он рванулся, тетива соскользнула с плеча, и он полетел в сугроб, как раз в темный провал берлоги.

Охотник оказался на ногах быстрее, чем этого ожидал Герасим. Он лихорадочно повел глазами вокруг, замер. На бледном лице его отразились благоговейный страх, боль, тоска. Герасим перехватил этот взгляд и спиной почувствовал неприятный холодок. Среди темных стволов в затухающем свете дня мерцал все тот же одинокий холмик...

Парень без единого шороха, тенью скользнул мимо Герасима, махнул рукой в сторону заката солнца.

— Анугли,— печальным шелестом листвы донесся до Герасима его шепот. И еще тише, печальнее: — Эни...[1]

«Че сдеялось?» — подумал Герасим, однако молча забросил котомку за спину, подхватил винтовку и двинулся вслед за призрачной фигурой охотника.

На закате бесконечной грядой вставали гольцы. Они упирались в небо, тонули в сумеречном свете облаков.

Герасим едва поспевал за своим легким на ногу проводником, не отводя взора от таинственных и грозных сопок.

— Доберуся, — выдавил он сквозь зубы и прибавил шагу...

2

Урендак лежала в холодной, запорошенной снегом юрте. Из полузакрытых глаз по морщинистым впалым щекам текли тихие слезы. Хотя в юрте и не было дыма, хотя горе еще не подняло полога ее юрты, но глаза роняли мутные капли сами собой, как сосульки под весенними лучами.

Трое суток пролежала она вот так, укрывшись шкурами, с полузакрытыми глазами, ожидая возвращения из тайги мужа и сына. Трое суток жестокие когти предчувствия цепко сжимали старческое сердце. Трое суток все мысли и мольбы были обращены к всемогущим духам, чтобы те позволили мужу и сыну благополучно закончить охоту. Наконец вьюга улеглась, а у нее нет сил подняться. Она лежит, вслушиваясь в каждый шорох, вся превратясь в ожидание. Неторопливо, как ленивый ручей, течет время. Но вот на улице залаяли собаки. Послышалась возня и радостное повизгивание. К юрте подходил свой!