В гольцах светает - [110]

— Хвост может идти гонять мух.

— Да, это так! — воскликнул Дуванча. Спрыгнув с яра, он быстро отцепил берестянку, вывел из-под навеса ветвей и, вооружась длинным шестом, вскочил в нее.

— Пусть твои ноги крепче держатся за дно лодки! — не удержался Аюр, хотя и знал, что юноша отлично управляет этой легкой посудиной.

Едва Дуванча оттолкнулся от яра, как вольная струя подхватила берестянку, вмиг домчала до места, где Малый Гуликан схлестывается со старшим братом, виляет в сторону. Здесь он нагнулся еще ниже, лег влево, как лыжник на повороте, и лодка, описав стремительный полукруг, нырнула в черемушник. Дуванча проворно вскарабкался на яр, махнул Аюру рукой и скрылся за пологом. Однако Аюр не торопился уходить, стоял. Ждать пришлось недолго. Вскоре из жилища вышла Адальга. Румяная, веселая.

Петька и Пашка не испытывали тяжести одиночества. Веселье было в разгаре. Петька, взвалив на плечи малыша и придерживая его руками, на коленях ползал по шкурам, представляя собой норовистую лошадку. Ездок молотил чумазыми пятками по его бокам — обоим было весело.

— Павел пойдет в юрту крестителя, который ждет его. Он должен стать совсем русским. Петр пойдет с нами, он будет крестником.

Аюр стащил с себя рубаху, принялся старательно укутывать сынишку. Возился долго — малыш отбивался руками и ногами. Тогда он попросту надел на него рубаху и подпоясал рукавами. Взглянув на сына, остался доволен.

— Совсем большой Павел. Еще кушак надо...

Отец Нифонт сидел возле своей палатки, теребил скудную бороденку, вполголоса проклиная инородцев и призывая на голову Куркакана всякие напасти.

— Нетути Козьмы Елифстафьевича, дай бог ему многие лета, анафеме. Сгубил свою дочь. Разрази его бог да зачти грехи его великими стараниями для христианской церкви. Козьма Елифстафьевич сейчас бы достиг уважения к церкви у этого богомерзкого ирода, да укоротит его дни господь, как и косу, — вздыхал отец Нифонт.

Но Куркакан был невозмутим. Он сидел в нескольких шагах от палатки, всем своим видом выражая полное презрение отцу Нифонту и его Николаю-угоднику. Немного подальше полукругом сидели охотники. Сидели молча, сосредоточенно дымя трубками, поглядывая на опушку, что поднималась за палаткой отца Нифонта. Вот уже третий день длится томительное ожидание, хотя и ждать-то нечего. Рокочут, гудят Гуликаны, преграждая путь. Но заняться нечем: реки отрезали от озер, где можно промышлять крупного зверя, в тайге взбунтовались ручьи и ручейки, нельзя выйти на рыбную ловлю. Люди ждут. Часто кто-нибудь поднимается и, сопровождаемый гурьбой притихшей детворы, идет к реке. Возвращается хмурый: нет, волны Гуликанов не думают отступать!

Отец Нифонт от нечего делать считает и пересчитывает скучные лица охотников. Третий день он видит их перед собой, третий день продолжается безмолвный поединок с Куркаканом. Отец Нифонт исчерпал все свои возможности. Пробовал зазывать — не идут, выносил из юрты икону Угодника — не действует, гремел блестящими крестиками, которые собственноручно сделал из консервных банок, — не привлекают. И все Куркакан. Не зря он торчит здесь от восхода до заката!

Когда отец Нифонт сотый раз посылал в спину своего врага проклятия, когда уже подумывал о возвращении в Острог не солоно хлебавши, он увидел Аюра, который подходил к палатке с сыном на руках. Он имел торжественный вид, алый кушак перехватывал талию, подчеркивая праздничное настроение.

Люди зашевелились, спина Куркакана хищно выгнулась. Отец Нифонт, как разгоряченный рысак, нетерпеливо топтался на месте.

— Аюр, Павел и его крестник говорят «здравствуй» тем, у кого нет плохих мыслей на сердце! — Аюр поклонился сородичам, его примеру последовал Петька.

— Здравствуй. Мэнду. Мы всегда рады видеть тебя, — разноголосо, но дружно откликнулись люди. И, как колючая поземка, прошелестело одинокое ругательство:

— Буни...

— Люди сидят, как рябчики в большой дождь. Уж не пасут ли они бороду купца Черного, которой хорошо можно мести русскую избу? — подмигнул Аюр. Охотники заулыбались, но звонкий голос Дуко заставил их насторожиться.

— Ойе! Что говорит Аюр! Купец Черный, пожалуй, может рассердиться, если его бородой станут мести пол. Тогда ведь его лицо станет обгорелой кочкой и ему нечего будет гладить!

Аюр продолжал серьезным голосом:

— Я много ходил по русским деревням. Пожалуй, везде видел одно: когда русский косит, он оставляет маленький, не больше юрты, кусок травы «Миколке для бороды!» Борода Чудотвора станет длинной и густой, он будет радоваться и пошлет хороший урожай — так думают в русских деревнях. А когда приходят дни снега и ветров, люди идут на поле, срезают оставленную траву для веника, чтобы мести избу. Значит, они подметают бородой самого Миколки. Миколка не сердится, что его борода хорошо метет избу, а почему должен сердиться купец Черный? Разве его борода хуже Чудотвора?..

— Правильно! — воскликнул Дуко. — Купец Черный должен отдать свою бороду Миколке Угодителю, а то борода крестителя облезла, как хвост старой вороны...

Люди развеселились. Торжествовал и Куркакан. Взглянув на отца Нифонта, он злорадно хихикнул:

— Нифошка тоже имеет облезлый хвост на месте бороды.