В годы испытаний - [28]

Но даже при таком гибком маневрировании активные боевые действия вести было чрезвычайно трудно. Отрицательное влияние здесь имело и то обстоятельство, что реки Прут, Днестр и Южный Буг протекают с северо-запада на юго-восток, и фашистское командование, сковывая части корпуса, оборонявшие эти водные рубежи, основными силами наносило удар в юго-восточном направлении в целях выхода нам во фланг и в тылы. Так что почти всегда приходилось обороняться перевернутым фронтом от наседавшего с северо-востока противника. В этих условиях было трудно использовать в обороне инженерные сооружения и заграждения, которые помимо естественных водных рубежей имелись в районе действий корпуса.

С 22 июня по 25 июля под угрозой окружения с северо-запада, а иногда и с северо-востока мы отступали к Днестру, а к середине августа — к Южному Бугу. Ни один километр территории не отдавался врагу без боя. И хотя части отходили на юго-восток, все время будучи в полуокружении, пробивался корпус как цельное боевое соединение. Ни один полк, ни одна рота не были полностью окружены противником. Если такая опасность создавалась, на помощь всегда приходили командование дивизии и корпуса, другие части и подразделения.

…Дороги отступления… Равнинные, выжженные солнцем поля юга Украины, созревшие, наполовину убранные хлеба, пепелища, пожарища… Колонны отходящих войск и беженцев… Трудно народу, трудно армии. Неисчислимые беды свалились на их плечи. В каждой семье — горе. И все ждут, что завтра может прийти еще большая беда, все болеют душой за близких, родных, ушедших сражаться.

Суровы, скорбны глаза взрослых, не по годам серьезны лица подростков, детей. Я никогда не забуду двенадцатилетнего Василька. Говорит, что во время бомбежки погибла его мать, а отец, командир Красной Армии, на фронте. В двенадцать лет он стал главой семьи: братишке десять лет и сестренке четыре. По-взрослому рассудительный Василек рассказывает комкору о своих скитаниях:

— Из Львова мы. Доехали до Могилев-Подольска, а там нас и захлопнули фрицы. Ни назад нельзя — там фашистские танки, ни вперед — переправу через Днестр разбомбили немецкие летчики. Там и мамку вбили…

На Васильке — немецкий френч с погонами майора. Но немецкие пуговицы с шершавыми дюралевыми оспинками срезаны и на их место пришиты красноармейские, со звездой.

— Нужны мне их свинячьи пуговицы… А френч я у одного немецкого герра майора раздобыл, — продолжал Василек. — А что мне было делать? Нашу повозку с барахлом разбомбили, и я остался без пиджака. А тут, смотрю, висит новенький френч на дереве. Майор, правда, умывался в речке шагах в десяти. Ну я и того… Ох и лютовал, видно, зверюга, когда обнаружил, что френч кто-то стырил.

— Воздух! — послышался вдруг чей-то возглас.

Мы подняли головы. На деревню заходили для бомбежки немецкие самолеты.

— Ховайтесь, товарищи командиры, это «хейнкели». Сейчас пикировать будут. Они нахальные, — сказал Василек и, подтолкнув сестренку и брата к щели, юркнул туда же.

Сбросив свой смертоносный груз, бомбовозы на сей раз безнаказанно улетели. Пахло гарью. Слышалось чье-то рыдание. Жалобно ржали раненые лошади. Санитары оказывали помощь раненым. Возле своей повозки уже хлопотал Василек. У него очередная беда: убило тощего гнедого меринка, которого малыш раздобыл тоже у немцев.

Родион Яковлевич присел рядом с пригорюнившимся Васильком, прижал его к себе и с дрожью в голосе сказал:

— Я помогу тебе, Вася, чем смогу. — Генерал решительно поднялся и, обращаясь ко мне, приказал: — Товарищ комиссар! Накормите детей, а потом выделите санитарную машину и сопровождающего, отвезите их в Первомайск и сдайте в детдом…

Василек поднял веснушчатое лицо на генерала; в его глазах застыли и недоумение, и благодарность, и детская нежность к этому угрюмому на вид человеку. По щекам мальчишки покатились крупные, как горошины, слезы.

Что творилось в душе Родиона Яковлевича в те минуты?.. Может, вспомнил он свое — безотцовское, холодное и босоногое — детство. Пыльные шляхи, знойное солнце юга Украины. Бредут по этим дорогам в поисках счастья тысячи людей — старики, молодицы с детишками. По ним пришлось побродить со своей матерью, заботясь о заработке, и маленькому Родиону. Только бы был кусок хлеба!.. Горек и скуден был этот кусок и для батрака у графа Гейдена, и для мальчика на побегушках в галантерейном магазине одесского купца… Безрадостными были мальчишеские годы комкора, такими же горькими и печальными, как растоптанное войной детство Василька, его брата и сестренки, многих тысяч обездоленных мальчишек и девчонок, топавших тогда на восток…

* * *

Во второй половине июля — начале августа части 48-го корпуса оборонялись между Днестром и Южным Бугом. А на главных направлениях Южного фронта противник, прорвав оборону, вышел на северо-востоке к Первомайску, а на юге — к Тирасполю. Понадобились невероятные усилия бойцов и командиров корпуса, чтобы, отбиваясь от наседающих сил противника с фронта и непрерывно атакуя вражеские части, обходившие с правого фланга и тыла, размыкать вражеские клещи, избегать угрозы окружения.

В конце июля поступило тревожное сообщение: танки врага прорвались с севера и захватили Первомайск и Балту. В Балте находились семьи командиров и политработников 48-го стрелкового корпуса и 74-й дивизии. Р. Я. Малиновский приказал полковнику Ф. Е. Шевердину выделить небольшой отряд, усилить его танками и артиллерией, ворваться в Балту, освободить семьи военнослужащих и, если удастся, эвакуировать их на восток. Выбор пал на командира батальона капитана Бурика. В дивизии к этому времени было уже немало трофейной техники и оружия. Все разведчики, например, были вооружены немецкими автоматами типа шмайсер. Немало имели мы немецких противотанковых пушек и автомашин. Батальон капитана Бурика насчитывал не больше 80 человек. 5 трофейных автомашин с красноармейцами, артиллерийская батарея, 4 танка и 2 трофейных бронетранспортера — вот и весь отряд. Проделав более чем стокилометровый марш, к вечеру он подошел к Балте.