В годы большой войны - [138]

«Харро вошел в комнату с улыбкой, осветившей его лицо. Он выглядел лучше, чем в первую встречу. Оберштурмбаннфюрер СС Панцингер торжественно подтвердил, что соглашение вступит в силу, как только Харро расскажет правду, где скрыты документы, где бы они ни находились.

Тогда сын, выдержав некоторую паузу, чтобы усилить эффект своих слов, сказал:

«Я получил клятвенное заверение, что смертные приговоры мне и моим товарищам, если их вынесет военно-полевой суд, не будут приведены в исполнение в течение года при условии, если я скажу правду, где находятся документы, компрометирующие высшее нацистское руководство Германии. Заявляю: документы, о которых идет речь, находятся в архиве министерства военно-воздушного флота. Их никто не похищал, никто не делал с них фотокопий, они лежат на своем месте… Своей версией я намеренно вызывал сомнения гестапо, вводил в заблуждение следователей, чтобы иметь возможность оказать на них давление и защитить себя и своих арестованных товарищей от тюремного произвола…»

Растерянность и удивление, вызванные словами Харро, были неописуемы.

Когда Панцингер пришел в себя, он объявил, что условия соглашения считаются выполненными, с этого момента они вступают в силу. Несомненно, Харро был твердо убежден, что война за этот год кончится и Гитлер будет устранен.

Однако честное слово гестаповцев сразу же было нарушено. Когда Гитлер, Геринг и Гиммлер узнали, какую злую шутку сыграл с ними Шульце-Бойзен, они снова пришли в ярость. Как он смел! Геринг требовал жестоко наказать его, как следует проучить… Но дважды нельзя было приговорить Харро к смерти! К тому же следствие закончилось, и тридцать томов с допросами, уликами, донесениями лежали в сейфах следственного отдела гестапо. После того как отпала угроза разоблачения, дело немедля можно было передавать в военно-полевой суд.

К ответу привлекли многих людей. Из них отобрали человек семьдесят — главных виновников, которых должны были судить в первую очередь. Но и этих заранее обреченных людей Гитлер приказал разделить на более мелкие группы и судить каждую отдельно, чтобы ускорить процессы.

Дело сотрудника министерства иностранных дел Рудольфа фон Шелиа и журналистки Ильзы Штёбе передали на рассмотрение особого военного трибунала. В зале заседаний, кроме судей, усиленной охраны и двух обвиняемых на скамье подсудимых, никого не было.

Поддерживал обвинение на всех процессах главный советник, военный прокурор доктор Манфред Редер.

2

Следствие было закончено. Но следователям гестапо так и не удалось добиться признаний, а тем более раскаяния от арестованных членов подпольной организации.

Единственным исключением в какой-то степени была жена Харро Шульце-Бойзена Либертас. Гестаповцы сыграли с ней злую шутку.

Еще на воле, в разгар подпольной работы, Либертас как-то сказала Адаму Кукхофу:

— Послушайте, Адам, что я хочу вам сказать. Может случиться всякое. Я мучительно боюсь, что не выдержу допросов в гестапо. То, что мог выдержать Харро, мне никогда не вынести. Я просто боюсь, что подведу других…

— Но откуда у вас такие сомнения, Либертас? Почему вы думаете, что нас раскроет гестапо?

— Не знаю, Адам, не знаю… Это так ужасно, когда люди теряют сознание от физической боли.

Адам Кукхоф старался успокоить молодую женщину, но в ближайшую встречу с Харнаком и Шульце-Бойзеном рассказал им о разговоре с Либертас.

Харро был мрачен и молчалив. Говорил Арвид.

— Но что же нам делать? Либертас — одна из немногих, кто может проникать в высшие круги. Мы не можем отстранять ее от работы. Заменить ее некем. Как ни рискованно, она должна оставаться на месте.

На том и решили.

И вот Либертас Шульце-Бойзен в тюрьме. Она боялась смерти, боялась пыток. И не с кем перемолвиться словом, не у кого попросить совета. В камере появилась еще одна узница — рыжеволосая Гертруда Брайер. Откуда Либертас могла знать, что ее соседка по камере — та самая секретарь-машинистка гестапо, умевшая втираться в доверие к людям. После ареста Ильзы Штёбе именно она, Брайер, поселилась в ее квартире и выдавала себя за Ильзу.

Началось с того, что Гертруда со слезами на глазах бросилась на шею к Либертас и стала рассказывать о себе, умоляя ее не проговориться гестаповцам. И Либертас поверила. Гертруда сказала, что она уже полгода в тюрьме, ей грозила смертная казнь, но удалось кое-что сделать, и опасность, кажется, миновала. Брайер давала Либертас советы. Если потребуется, она может передать на волю письмо. Но делать это надо осторожно, чтобы не подвести нужных людей. Либертас написала матери и действительно вскоре получила ответ. Снова написала, и мать ей снова ответила.

Конечно, эти письма сфотографировали, и следователь держал их в ящике своего стола. Наивная узница делилась с матерью сведениями, которые тотчас же становились известны следователям, гестапо.

— Имейте в виду, — говорил ей начальник следственного отдела гестапо, — мы знаем все. Многие уже признались. Не стройте из себя героиню, подумайте лучше, как сохранить себе жизнь.

В Подтверждение он приводил ей факты, вычитанные из ее писем к матери.

Первый закрытый процесс начался 14 декабря 1942 года. В здании имперского военного суда в Берлине судили Ильзу Штёбе и Рудольфа фон Шелиа. Сквозь окна и двери не проникало ни звука — ни единого слова подсудимых или обвинителей. Но в пустом зале, где находились только судьи, охрана и подсудимые, продолжалась борьба, исход которой был известен заранее — только смерть.