В глубине стекла - [11]

Сначала пошел не к себе, а к Володьке, в спортзал. Но там было заперто. Жаль, вот с кем поболтал бы с удовольствием. Заглянул в кабинет химии, полюбезничал, похихикал с Инной Егоровной и, наконец, дошел до своего кабинета английского языка, который показался в углу, в конце коридора. Проходя мимо кабинета математики, простоявшего весь прошлый год без хозяина, заметил, что дверь приоткрыта и внутри кто-то возится. Но заглядывать не стал. Мало ли, ещё запрягут помогать.

В его небольшом, на восемь парт, кабинете всё было точно так же, как он оставил в июне, после выпускного, уходя в отпуск. Только толстый слой серой пыли покрыл мебель, сложенные стопками учебники, стенды с выцветшими картинками, подоконники. Олег, щёлкнув шпингалетами, раскрыл пошире окошко, смахнул пыль с учительского стола и сел прямо на пыльный стул. (Чёрт с ним, всё равно джинсы грязные.)

Брать тряпку и затевать уборку не хотелось. Нет, он не был грязнулей, всегда, на работе и дома, старался поддерживать чистоту и порядок, конечно, не идеальные, но хотя бы в рамках приличия. Сказывалась тут и привычка к армейской дисциплине и то, что он вот уже второй год жил один, без родителей.

Браться за уборку не хотелось от какого-то чувства безысходности. «Ну что, — думал он, — вот и прошло лето, а я так ничего и не решил». В июне, уходя в отпуск, он всерьёз задумался над вопросом, а стоит ли ему сюда возвращаться.

Первый год работы в школе позволил Олегу сделать два открытия, взаимоисключающая сущность которых заставляла его метаться в нерешительности, всё откладывая и откладывая принятие решения.

Первое, что он понял, педагогика — это его призвание, которое могло бы стать его судьбою. А второе — из школы нужно уходить, так как он всё равно в ней работать не сможет.

Как уж оно так странно получилось, он и сам сказать не мог, но выходило именно так — и остаться хотелось, и, понимал, что бежать нужно. В июне он честно пообещал себе за лето всё обдумать и решить, но так ничего и не решил, а, по правде говоря, и решать не пытался, подсознательно всё время отпихиваясь от этой проблемы. «Вот отдохну сначала, — думал он, — а там видно будет». Но времени так и не нашлось. Уже в первых числах июля он укатил в Севастополь к друзьям детства, а там Андрюха Шевченко уговорил его присоединиться к подводным раскопкам древнегреческой галеры, затонувшей бог знает когда в одной из крымских бухточек. По подводному плаванию, которым он увлекался в детстве и юности, пока жил в Севастополе, Олег давно стосковался, и, честно говоря, особо уговаривать его не пришлось, хотя он и поломался для приличия, утверждая, что за прошедшие годы разучился и всё забыл. Навыки восстановились быстро, и он снова мог наслаждаться непередаваемым ощущением погружения в подводный мир. Увлёкся он этим настолько, что очнулся лишь к середине августа, когда до конца отпуска осталось чуть больше недели. Успел добраться до Москвы, перестирать выбеленные солнцем и пропитанные морской солью вещи, прибрать квартиру, и настало время либо выходить на работу, либо писать заявление об уходе по собственному желанию. Когда он шёл утром в школу, он ещё сомневался, а теперь, усевшись за свой учительский стол, вдруг успокоился.

В его маленьком кабинете, кроме пыли, было и ещё нечто, что и понять трудно, и не заметить нельзя — в нём продолжала тихонько дышать частица его души и частицы душ его учеников. Вот эти стопки учебников он разложил в июне, чтобы первого сентября раздать их своему 7 «В»; вот эту стопку, поновее, он выдаст Сашке Гречихиной, она девка аккуратная, у неё они лучше сохранятся, а эту стопку, с разлохмаченными переплётами — Димке Епишеву, тот всё равно учебники открывает только для того, чтобы разрисовать портреты людей, имевших несчастье оказаться достойными помещения в школьные учебники. Стенды бы тоже нужно обновить. Вот этот, «Great Britain», он делал вместе с 9 «А», название, высунув от усердия язык, раскрашивала Танька Малышева. Интересно, какая она теперь стала? Вон тот, «Пиши правильно», оформлял ему прошлогодний выпускник Димка Морозов, отрабатывал пятёрку в аттестат. У него по отметкам выходило где-то между четвёркой и пятёркой, можно было, конечно, и так поставить, парнишка он был хороший, но лучше, если отработает, дороже оценит. К тому же хорошо, если от выпускников не только разрисованные парты остаются, но и что-нибудь толковое. Олег смотрел на запылённый кабинет и ощущал, как всё здесь наполнено смыслом, теплом детских душ, звоном их голосов.

Отчаянный визг прервал его размышления. Звук раздавался из соседнего кабинета математики. «Вот чёрт, — подумал Олег, — дети, что ли, опять балуются?» Он встал и не спеша направился туда наводить порядок.

В кабинете математики был тот характерный кавардак, который говорит не о последствиях разгрома бандой малолетних варваров, а о бурно протекающем процессе наведения порядка. Парты были сдвинуты в одну сторону, на свободном пространстве в живописном беспорядке валялись ведро, швабра, веник, тряпки. Прямо перед доской на хлипком, покачивающемся сооружении из перекошенной парты и взгромождённого на неё стула, стояла, ухватившись за портрет Архимеда, изящная миловидная девушка, сильно смахивающая на одиннадцатиклассницу. Туго обтягивающие Джинсы подчёркивали стройность фигуры и вполне оформившиеся выпуклости форм; мужская клетчатая рубашка, которая была ей явно велика, была завязана высоко на животе, почти под грудью, узлом, что позволяло разглядеть и полоску белой, незагорелой кожи, и беззащитно выглядывающий пупок. Рукава были закатаны, лицо девушки измазано извёсткой и белёсой пылью. Девушка стояла, судорожно ухватившись за портрет, и глядела испуганными глазами вниз, на покачивающиеся ножки парты.