В глубине ноября - [12]
Костёр понемногу разгорелся. Снусмумрик набрал в кофейник речной воды и поставил на огонь, сделал шаг назад и запнулся за Хемулевы грабли. Кастрюля с отчаянным грохотом покатилась к реке, Хемуль высунул нос из палатки и сказал:
— Привет!
— Привет, — откликнулся Снусмумрик.
Хемуль выполз к костру со спальником на плечах, он замёрз и не выспался, но твёрдо решил радоваться.
— Дикая жизнь! — проговорил он.
Снусмумрик не сводил глаз с кофейника.
— Подумать только, — продолжал Хемуль. — Подумать только, всю ночь слушать из палатки таинственные ночные звуки! У тебя, кстати, нет какого-нибудь средства от продутого уха?
— Нет, — сказал Снусмумрик. — Тебе с сахаром или без?
— С сахаром, четыре куска, будь добр, — ответил Хемуль. От костра стало теплее, и позвоночник уже не так ныл. Кофе оказался очень горячий.
— Чем ты мне нравишься, — доверительно проговорил Хемуль, — так это тем, что ты не болтун. Помолчишь и за умного сойдёшь. Даже захотелось рассказать тебе про мою лодку.
Туман понемногу рассеивался, из него проступала чёрная мокрая земля и Хемулевы большие лапы — голову по-прежнему обволакивала дымка. Всё, за исключением ушей, казалось каким-то необыкновенным, живот согрелся от кофе, и Хемуль, вдруг почувствовав себя весёлым и беспечным, сказал:
— Мы с тобой понимаем друг друга. Слушай-ка. Муми-папина лодка ведь причалена к мосткам возле купальни, верно?
И оба вспомнили мостки, узкие, одинокие, покачивающиеся в море на потемневших сваях, и в самом конце их купальню с островерхой крышей, с красными и зелёными окошками и ступеньками, круто уходящими в воду.
— Вряд ли, — сказал Снусмумрик, поставив кружку на землю.
«Они ушли в море под парусом, — подумал он. — И я не хочу говорить о них с этим хемулем».
Но Хемуль наклонился поближе и серьёзно сказал:
— Надо пойти и посмотреть. Только мы вдвоём, так будет лучше всего.
Они шагнули в туман, который поднимался с земли и катился дальше. В лесу туман превращался в огромную белую крышу, её поддерживали чёрные стволы-колонны — просторный торжественный пейзаж, порождённый тишиной. Хемуль думал о своей лодке, но ничего не говорил. Он шёл следом за Снусмумриком к морю, и всё вдруг снова стало казаться таким простым и обрело смысл.
Купальня осталась прежней. Большой парусной лодки не было. Вдоль линии прилива валялись обломки досок и рыбные садки, старую маленькую лодку перед отъездом оттащили в лес. Над водой туман рассеивался, и всё было спокойным и серым — и берег, и воздух, и тишина.
— Угадай, как я себя чувствую! — провозгласил Хемуль. — Я чувствую себя… потрясающе! Уши больше не болят.
На Хемуля напало вдруг желание излить душу, рассказать, как он старается поддерживать порядок, чтобы всем остальным тоже стало хорошо, но он стеснялся и не мог подобрать слов. Снусмумрик шёл дальше. По всему берегу, сколько хватало глаз, темнел нанесённый морем и ветром вал мусора, всё забытое, выброшенное, облепленное морской травой и водорослями, потемневшее и разбухшее от воды. Разбитые доски щетинились гвоздями и погнутыми ржавыми скобами. Море захватило весь берег до самого леса, и на ветвях ближних деревьев висели клочья морской травы.
— Ветрено было, — проговорил Снусмумрик.
— Я стараюсь изо всех сил, — воскликнул Хемуль позади него. — Мне бы ужасно хотелось.
Снусмумрик издал тот невнятный звук, который издавал обычно, когда хотел показать, что услышал собеседника и ему нечего добавить, и шагнул на мостки. Песчаное дно под мостками было покрыто чем-то коричневым, покачивающимся в такт морю, — надёрганные морем водоросли. Туман вдруг исчез, и в целом мире не нашлось бы более пустынного берега.
— Понимаешь? — сказал Хемуль.
Снусмумрик кусал трубку и смотрел на воду.
— Угу, — сказал он и добавил: — Я думаю, у маленьких лодок обшивку лучше всего делать внакрой.
— И я так думаю, — согласился Хемуль. — У моей лодки именно такие. Для маленьких лодок самое подходящее. И лодку надо смолить, а не покрывать лаком, верно я говорю? Я свою каждую весну смолю, прежде чем пуститься в плавание. Слушай, посоветуй мне одну вещь, а? Касательно лодки. Никак не могу решить, какой парус выбрать — белый или красный? Белый, понятное дело, хорош тем, что это классика и всё такое, но я стал задумываться о красном, красный — это как-то… смело, а? Ты как думаешь? Не слишком будет бросаться в глаза?
— Думаю, не слишком, — ответил Снусмумрик. — Бери красный.
Его клонило в сон, и больше всего на свете хотелось заползти в палатку и остаться одному.
Всю обратную дорогу Хемуль рассказывал о своей лодке.
— У меня есть одна особенность, — говорил он. — Если кто любит лодки, я сразу чую в нём родственную душу. Взять хотя бы Муми-папу. В один прекрасный день просто поднял паруса и был таков — здравствуй, свобода! Мне, знаешь ли, иногда кажется, что мы с ним похожи. Не то чтобы очень, но что-то есть.
Снусмумрик издал неопределённый звук.
— Да. Именно так, — тихо сказал Хемуль. — И ведь неслучайно он назвал свою лодку «Приключением»?
Они расстались возле палатки.
— Спасибо за прекрасное утро, — сказал Хемуль. — Спасибо, что выслушал.
Снусмумрик залез в палатку. Палатка была такая зелёная, что казалось, будто снаружи светит летнее солнце.
