В глубине души - [23]
— Поздравляю, молодой человек! — произнес нараспев Вадим, усаживаясь напротив Артема. — Неплохо, очень неплохо. Я бы даже сказал — талантливо. У моей жены всегда был хороший нюх на молодые дарования.
В слово «молодые» он постарался вложить двойной смысл, отчего все сказанное приобрело какой-то неприятный каламбурный оттенок. Вера подняла голову и посмотрела на Вадима с ненавистью.
— Напечатаешь? — спросила она, поднимаясь на ноги.
— Надо подумать…
— О чем тут думать?! — воскликнула Вера. — Сам же говоришь: «талантливо»! Как бездарей печатать, так небось не думаешь!
В нападках Веры на мужа чувствовалась невысказанная обида, и было видно, что право на эту обиду Вадим за ней признает.
— Понимаешь, детка, — Вадим величественно развалился на стуле, — бездари — это благодатный материал. Они знают свое место и поэтому всегда готовы служить. А человек талантливый двигается как заяц, никогда не знаешь, куда вильнет, а мне потом разбирайся с начальством.
— Замолчи! — Вера болезненно сморщилась и закрыла уши руками. — От твоего цинизма хочется умереть!
— Ну, зачем же так серьезно, детка? — смутился Вадим и заговорил нормально, по-человечески. — Ты пойми, чтобы вывести писателя на орбиту, одного рассказа мало. Я правильно понимаю, что молодой человек находится в начале своего пути?
Он обращался к Вере так, как если бы Артема вообще не было на кухне.
— Прекрати называть меня «деткой», — выпалила Вера вместо ответа. — Ты знаешь, что я этого терпеть не могу! У тебя все твои девчушки «детки», потрудись исключить меня из общего ряда!
— Хорошо, не буду… — Вадим положил ногу на ногу. — Так что, молодой человек, есть у вас что-нибудь в таком же роде?
Обратился Вадим теперь уже к Артему и ткнул холёным пальцем в рукопись. Не успел Артем раскрыть рот, чтобы сказать: «Нет, это — мой первый опыт, и я не знаю, смогу ли написать что-нибудь еще…» — как инициативу перехватила Вера.
— Конечно, у него есть рассказы и в таком роде, и в другом, один лучше другого!
Артем не верил своим ушам! Она лгала! И эта ложь могла обернуться для него катастрофой.
— Хорошо, приносите завтра, — услышал Артем насмешливый голос Вадима.
«Все пропало!» — подумал он.
— Завтра мы не можем, — быстро отреагировала Вера. — У меня горящая путевка в Дом творчества, приедем через две недели, и тогда…
— Отлично! — Вадим встал, давая понять, что аудиенция окончена. — Приносите через две недели, напечатаем в следующем номере.
Всю свою жизнь Артем не мог ответить на вопрос — что было бы с ним, если бы Вера тогда не подвергла его этому мучительному испытанию, не заставила напрячь все свои силы и за две недели сделать то, на что у других уходят годы.
Она действительно на следующий день увезла его, но не в Дом творчества, а на свою дачу в Переделкино. И там, в обморочной тишине, посреди заснеженного леса Артем с ужасом понял, что в его голове нет ни одной мысли, что рассказ, который он написал несколько дней назад, был результатом аварийной поломки мозга. Там в его голове произошло что-то вроде короткого замыкания, и больше этого никогда не повторится.
— Зачем ты обманула его, Вера? — упрекал Артем свою возлюбленную. — Я — бездарь, я ничего не могу, этот рассказ — случайность.
— Ты так говоришь, потому что не знаешь законов искусства, — утешала его Вера. — В этой сфере случайностей не бывает. Не думай ни о чем. Просто смотри. Как падает снег.
И Артем смотрел на незатейливый танец снежинок, на белое небо, на белые крыши домов и чувствовал, как его душа затихает, из головы уходят суетливые, ненужные мысли, она становится пустой и легкой, и в этой приятной пустоте что-то такое происходит, что-то непроизвольное, зыбкое, как навевающийся сон.
— Чтобы писать, нужно забыть себя… — шептала Вера.
И Артем понимал, что она имеет в виду. Забыть, забыть все, что держит его в материальном пространстве, выйти туда, где обитают ее стихи.
Перехода он не заметил. А просто очнулся на четырнадцатый день, окруженный ворохом исписанной бумаги.
— Вера… — позвал он. Ответа не последовало.
— Вера! — крикнул Артем громче, и по тому, как гулко вернулся назад звук, понял, что дом пустой.
— Странно… — Артем потер лоб. — Я где-то был. Но где?
Он встал и пошел по шуршащим страницам. В доме было холодно, и все вокруг было так незнакомо, странно.
«Я чего-то хотел… — подумал Артем. — Мне что-то было нужно».
Он пришел на кухню и вспомнил, что ему очень хотелось есть. Холодильник оказался пустым. Да-да, стоящий с открытой дверцей холодильник был мертв.
Артему сделалось страшно в этом чужом, выстуженном доме. Он быстро бросился к входной двери, сунул ноги в стоящие под вешалкой валенки, натянул пальто, нахлобучил шапку, выбежал на улицу и увидел, как, утопая в снегу, к дому идет Вера.
И по мере ее приближения Артем чувствовал, как к нему возвращается жизнь, и он вспоминает все эти долгие дни и бессонные ночи, вспоминает ощущение счастья — сильного и яркого, такого, которого не бывает в обычной жизни.
— Я тебя люблю! — крикнул Артем и бросился в снег, чтобы принять у Веры сумки.
Вера улыбалась.
— Я что-то писал, но еще не знаю… — бормотал Артем. — Пойдем, я тебе прочту.
История с женой оставила в душе Валерия Степановича глубокий, уродливый след. Он решил, что больше никогда не сможет полюбить женщину. Даже внезапная слепота не изменила его отношения к противоположному полу — лживому и пустому. И только после встречи с Людой Валера вдруг почувствовал, как душа его вздрогнула, словно после глубокого обморока, и наполнилась чем-то неведомым, чарующим, нежным. Он впервые обнимал женщину и не презирал ее, напротив, ему хотелось спрятать ее в себя, чтобы защитить от злого и глупого мира.
Памяти Горчева. Оффлайн-копия ЖЖ dimkin.livejournal.com, 2001-2004 [16+].
«…Любое человеческое деяние можно разложить в вектор поступков и мотивов. Два фунта невежества, полмили честолюбия, побольше жадности… помножить на матрицу — давало, скажем, потерю овцы, неуважение отца и неурожайный год. В общем, от умножения поступков на матрицу получался вектор награды, или, чаще, наказания».
«Варшава, Элохим!» – художественное исследование, в котором автор обращается к историческому ландшафту Второй мировой войны, чтобы разобраться в типологии и формах фанатичной ненависти, в археологии зла, а также в природе простой человеческой веры и любви. Роман о сопротивлении смерти и ее преодолении. Элохим – библейское нарицательное имя Всевышнего. Последними словами Христа на кресте были: «Элахи, Элахи, лама шабактани!» («Боже Мой, Боже Мой, для чего Ты Меня оставил!»).
В спальных районах российских городов раскинулись дворы с детскими площадками, дорожками, лавочками и парковками. Взрослые каждый день проходят здесь, спеша по своим серьезным делам. И вряд ли кто-то из них догадывается, что идут они по территории, которая кому-нибудь принадлежит. В любом дворе есть своя банда, которая этот двор держит. Нет, это не криминальные авторитеты и не скучающие по романтике 90-х обыватели. Это простые пацаны, подростки, которые постигают законы жизни. Они дружат и воюют, делят территорию и гоняют чужаков.
Детство – целый мир, который мы несем в своем сердце через всю жизнь. И в который никогда не сможем вернуться. Там, в волшебной вселенной Детства, небо и трава были совсем другого цвета. Там мама была такой молодой и счастливой, а бабушка пекла ароматные пироги и рассказывала удивительные сказки. Там каждая радость и каждая печаль были раз и навсегда, потому что – впервые. И глаза были широко открыты каждую секунду, с восторгом глядели вокруг. И душа была открыта нараспашку, и каждый новый знакомый – сразу друг.
После развода родителей Лиззи, ее старшая сестра, младший брат и лабрадор Дебби вынуждены были перебраться из роскошного лондонского особняка в кривенький деревенский домик. Вокруг луга, просторы и красота, вот только соседи мрачно косятся, еду никто не готовит, стиральная машина взбунтовалась, а мама без продыху пишет пьесы. Лиззи и ее сестра, обеспокоенные, что рано или поздно их определят в детский дом, а маму оставят наедине с ее пьесами, решают взять заботу о будущем на себя. И прежде всего нужно определиться с «человеком у руля», а попросту с мужчиной в доме.