В глазах созерцателя - [3]

— В том-то и дело. Вторжение в частную жизнь.

— Не ощущаю никакого вторжения.

— Не говори пошлостей, — сказал он.

— Может, это знак внимания, — предположила она. — А вдруг мы его заинтересовали? Представь себе, что он писатель, которого привлекают сценки из жизни космополитов.

— Ей-богу, он скорее чокнутый.

— Он малость тронутый, как таких величала моя мама, — сказала жена, приводя в порядок причёску. — Те, кто в Кантоне вставал спозаранку, чтобы собрать росу с папоротника, плавал в полночную грозу или загромождал свои жилища старыми газетами, хрусталём или резиновыми покрышками — малость тронутые. «Капустной молью траченные в темноте», — говорила она. Мама посылала стихи в дамские журналы. За тридцать лет её опубликовали лишь однажды.

— Меня так и подмывает засунуть в замочную скважину водяной пистолет и нажать на спуск.

— Что? — спросила жена, занятая своими мыслями.

— Чёртов синий глаз, — пробурчал он.

— Жёлтый.

— Не понял, — сказал он.

— Жёлтый, — сказала она. — Вроде кошачьего.

— Когда я вижу синий, я знаю, что это синий, — сказал он обиженно.

— Жёлтый, — настаивала она.

— Синий.

— Сам посмотри.

Она кивнула на замочную скважину.

Он наклонился. Выпрямился. Глянул на неё.

— Си-ний, — выговорил он каждый слог в отдельности.

— Я готова поклясться, — изумлённо сказала она.

Она подошла и снова заглянула в скважину.

— Жёлтый, — сказала она, разгибаясь. — Чарли, ты что меня разыгрываешь?

— Да прекратишь ты наконец или нет! — закричал он, отстраняя её.

И пристроился к замочной скважине.

— Синий, чёрт побери. Эй ты там! Вон! Пошёл прочь! Слышишь!

— Ладно, с меня хватит, — сказала жена, направляясь к выходу. — Пойдём завтракать, а то я сойду с ума.

— А может, ты меня разыгрываешь?

— Чарли, глаз был жёлтый.

— Значит, это какие-то дьявольские проделки! У него явно разного цвета глаза. И он жульнически пользуется этим преимуществом, чтобы подорвать наши брачные узы.

— А ты часом не дальтоник? — поинтересовалась она, выходя из номера.

— Только не надо теперь всё сваливать на меня!

Их дверь щёлкнула. Они находились в коридоре. В двадцати футах от них стоял маленький человечек и прилаживал к голове свой котелок, словно тот был неотъемлемой принадлежностью его черепа, а не просто приложением к последнему.

— А! Вот ты где! — хотел было воскликнуть муж, но промолчал.

Жена, казалось, собиралась сказать ему «доброе утро».

«Я должен что-то сказать, — думал муж. — В конце концов, это на него мы только что орали через дверь. Или не на него? Как знать? Может, с ним живёт ещё кто-нибудь. Нет. Я не слышал голосов. Там всего лишь один жилец, уже такой знакомый в нашей ванной, или его часть. В любом случае это он и его треклятый глаз. Но теперь мы стоим в коридоре, и мой чёртов язык не шевельнётся и не пикнет».

Маленький человек прошёл мимо. Его нос указывал строго в конец коридора, подобно тому, как тонкая, чувствительная дрожащая стрелка смотрит на север, отзываясь на зов магнитного полюса. Он тихо прошагал мимо, не глядя на них, но они увидели его глаза, когда он поравнялся с ними. Они проводили его взглядами, поворачивая за ним головы, следуя, как он удаляется, сворачивает за угол и исчезает из виду.

Муж схватил жену за руку и сказал:

— Карие.

Она посмотрела на него и медленно кивнула.

— Карие, — подтвердила она. — Как у собаки.

* * *

Маленький человечек сидел в вестибюле, без газеты, и смотрел на людей, спускавшихся к завтраку. Он по-прежнему сидел и смотрел, когда они вышли после завтрака, полусытыми, так как не были голодны.

— О, — сказал муж. — Я кое-что забыл. Мне нужно подняться в номер. Извини.

Он метнулся к лифту, который вознёс его по шахте, где по-змеиному извивались кабели и гулко гудело электричество.

В номере он направил свои стопы к ванной после того, как с превеликими осторожностями, тайно, неслышно, на цыпочках вошёл в наружную дверь.

«Вот теперь мы узнаем, один он там живёт или нет», — думал он.

Не включая света в ванной, он приложил глаз к замочной скважине.

Серый.

— О боже! Это уже слишком! — вскричал он.

Серый немигающий светящийся глаз смотрел на него и сквозь него.

— Довольно! — сказал он.

Он отпрянул от двери. Синий как небо. Жёлтый как кошачий глаз. Карий как у собаки. А теперь серый! Что за глупость. Сколько же народу в этой чёртовой комнате? Он прислушался. Ни звука. Даже половица не скрипнет под ногой, чтобы не выдать перемещение тела за стеной или дверью. Никаких звуков дыхания через рот или вздувшиеся ноздри. Вот чёрт!

Он позвонил администратору.

— Сколько человек прописано в номере 411?

— Один.

— Там чёрт его знает что сейчас творится! Будьте добры, позовите к телефону мою жену.

Пауза.

— Чарли?

— Слушай, — спросил он, — этот чокнутый всё ещё в вестибюле?

— Да, сидит тут, — ответила она.

— Чёрт бы его побрал.

Он повесил трубку.

Он стоял перед ванной комнатой.

— Глупо торчать целый день и подсматривать в замочную скважину при ничтожных шансах, что кто-то другой тоже подсмотрит в скважину и увидит, как ты подсматриваешь, и разозлится. В этом должен быть какой-то умысел, хотя, чёрт меня возьми, если я знаю какой. Ни у кого нет времени сгибаться в три погибели и пялиться все 24 часа из 24. Всю ночь этот глаз был здесь. И весь день. Полное безумие.