В футбольном зазеркалье - [8]

Потому-то в день открытия сезона стадион не мог вместить всех желающих увидеть собственными глазами, как стала выглядеть команда…

Журналист, уже немолодой, но легкий на ногу, со спортивной выправкой, летел по коридору, привычно направляясь к знакомым дверям. Он на ходу листал блокнот и не глядел под ноги. Наткнувшись на массажиста, глыбой стоявшего у входа, Брагин удивился:

– Что? – и показал на охраняемую дверь. – Нельзя, что ли?

Матвей Матвеич нехотя разнял на выпуклой груди тоскующие руки и отворотил расстроенное лицо. Кроме Рытвина он завернул от дверей раздевалки директора домостроительного комбината Феклюнина, городского военкома Цыбина, директора завода точных приборов Маслова, еще несколько человек.

За спиной массажиста, в раздевалке, сшибались беспорядочные бешеные голоса.

Журналист прислушался и понимающе поджал губы. Здоровье любой команды в том, что она не скандалит после проигрыша, не травит виновного, а просто устанавливает причину поражения с тем, чтобы больше ее не повторять.

– Хм… – проговорил Брагин. – Такие, значит, дела? Жаль, но делать нечего. Ладно. Потом.

И ушел, засовывая блокнот в карман пиджака. Матвей Матвеич, снова скрестив руки, привалился к косяку. За дверью, все нарастая, бушевал скандал.

– Ты! – орал Сухов на Владика Серебрякова, центрального нападающего. – Других судишь, а сам? Все водишься, все сам хочешь забить. Пасовать надо!

Оттопырив губу, Владик дунул вверх, убирая с глаз свалившиеся волосы. Он недолюбливал хамоватого Комова, а вместе с ним и безвольного выпивоху Сухова.

– Пасовать? – спросил он – А кому? Тебе? На портвейн поменьше налегай, тогда и пас получишь. Ноги переставлять скоро разучишься.

Кто-то, не удержавшись, фыркнул, – кажется смешливый, легкий в общении Виктор Кудрин.

– Ты, подонок! – завопил, вскакивая на ноги, Сухов. Скачков со своего места прикрикнул на него:

– Федор, а ну-ка сядь. Сядь, говорю!

Уступая, Сухов неохотно воротился и принялся распускать шнурки на бутсах. Руки у него дрожали.

– Всякий еще мне будет… – бурчал он, бросая на Владика непримиримые взгляды.

– Да отстань ты! – отмахнулся тот, удобнее вытягивая ноги. Забыв о расшнурованных бутсах, Сухов медленно разогнулся. На бледном рыжеватом лице стали заметны все веснушки, глаза остекленели. Скачков знал, что если его сейчас не остановить, он разразится громкой бранью.

– Федор, – вмешался он, – нечего там. Слышишь? Да слышишь ты, я говорю!

Авторитет Сухова в команде складывался годами, и тренеры соперников, давая своим установку на игру с «Локомотивом», обязательно выделяли для него специального опекуна. Если бы Федор сам не губил себя, давным-давно играть бы ему в сборной. В прошлом году именно он спас игру с австрийцами, с блеском забив ответный гол на глазах всего ликующего стадиона. Мог ли он вынести оскорбительное отношение к себе какого-то мальчишки, который лишь пробуется в основном составе?

Подчиняясь властному окрику капитана, Сухов с неохотой, но покорился. Со Скачковым они были одногодками и футболистами одинаковой судьбы: одновременно пришли в «Локомотив» из заводской команды, в одном сезоне перевели их из дублеров в основной состав.

Цепляясь ногой об ногу, Сухов скинул расшнурованные бутсы, стал стаскивать футболку. Серебряков со своего места следил за ним из-под насмешливо прикрытых век. Авторитет Сухова не оказывал на него ни малейшего воздействия: парнишка был зубастый. Ершились и другие ребята. По сегодняшнему настроению в раздевалке Скачков чувствовал, что ребята, хоть и молчат, уставившись себе под ноги, но настроены решительно. Еще немного – и взорвутся. Бесконечные загулы закадычной развеселой пары надоели всем. На поле выйдут – ног не волокут. Заменят их – тренеру от Рытвина накачка. А отдуваться-то за них в игре кому приходится?

Давнишний, бессменный капитан команды Скачков хорошо знал каждого из цепочки игроков, выбегающих за его спиной на поле. Сегодня, кажется, настал момент для разговора, – накопилось. В самом деле, сколько можно испытывать терпение тренера и команды? Вот в Тбилиси. Летели трудно, около суток ждали погоды в аэропорту. В гостинице, едва раздали ключи от комнат, ребята сразу пошли отдыхать, а Сухов с Комовым удрали в город, – (Арефьич заметил – вернулись после полуночи). Назавтра, в матче, все вылезло наружу. «Советский спорт» в отчете писал, что голы соперники забили, прорываясь по прямой, где между двумя центральными защитниками как бы была постелена ковровая дорожка для нападающих. Не защита, а проходной двор! Ну, с Семы Батищева спрос невелик. Но Комов-то!.. О Сухове же нечего и говорить: один тайм еще отбегал, а во втором – с ног валился.

Скачков поднял руку, показывая, что хочет говорить. Перебранка прекратилась, игроки уставились на своего капитана.

– Тут… это самое… – неуверенно начал Скачков, усиленно разглядывая собственные ладони.

Сказать ему хотелось о многом. Тут была прошлогодняя обида на то, что его сплавили в «тираж», сжевали у него конец сезона, заставили расслабиться (всю зиму не готовился), а теперь, еще тяжелый, не вошедший в форму, он не может избавиться от ощущения, будто на поле за ним постоянно следят чьи-то злые глаза. Пора призвать к порядку Комова и Сухова. Ведь от них во многом зависят климат в команде, настрой в игре. Вот сейчас только, во встрече с «Торпедо», они тонко мстили Серебрякову тем, что постоянно оставляли его без мяча или давали плохой пас. Может быть, кое для кого это незаметно, но он-то, Скачков, видит, понимает! И еще хотелось сказать о том, что к хорошей игре ведет долгий, глубокий и скрытый процесс… Все это мелькало в голове, просилось на язык. Но его, как на грех, донимала постоянная едкая мысль о собственной вине за проигрыши – здесь, вот только что, и неделю назад, в Тбилиси. И Скачков неожиданно заговорил совсем не о том, о чем думал и что хотел сказать.