В этот памятный майский день - [3]

а Владимир Ильич, взяв Володю за руку, зашёл в Александровский сад, подошёл к обелиску, на котором высечены имена революционных деятелей мира, снял кепку, склонил голову. И Володя сорвал с головы картуз и тоже склонил голову.

К трём часам Пречистенка заполнилась народом. Рабочие Даниловской мануфактуры. Остроумовской фабрики, Замоскворецкой электростанции пришли сюда с субботника, все в хорошем настроении. Мальчишки устроились на заборах, деревьях.

Владимир Ильич осмотрел весёлыми глазами людей, легко взбежал по ступеням на трибуну, поздравил собравшихся с праздником и, указав на постамент, с которого в первые дни революции был низвергнут памятник' царю Александру III, сказал:

— На этом месте прежде стоял памятник царю, а теперь мы совершаем здесь закладку памятника Освобождённому труду.

Шумное одобрение, крики «ура» долго не давали ему возможности продолжать речь, а его искрящиеся радостью глаза, призывно раскинутые руки делали его таким близким, родным и обаятельным. Люди плотнее сдвинулись к трибуне, и этот дружеский контакт ещё больше воодушевил его.

— Мы знаем, что нелегко как следует организовать свободный труд и работать в условиях переживаемого тяжёлого времени. Сегодняшний субботник является первым шагом на этом пути, но, так идя далее, мы создадим действительно свободный труд.

Вокруг стоял весёлый гул. Люди не хотели расходиться, не пускали Ильича с трибуны, и он, взмахнув кепкой, как дирижёрской палочкой, запел:

Над миром знамя труда реет…

Площадь с энтузиазмом подхватила песню. Те, кто не знал слов, подтягивали мотив. Пели увлечённо, утверждая невиданную на земле общность людей, радость созидательного освобождённого труда.

Володя, примостившись на ступеньке возле трибуны, запрокинул голову и тоже пел, глядя восхищёнными глазами на Владимира Ильича. Он встречал его в Кремле почти каждый день, но никогда не видел таким весёлым и никогда не слышал, чтобы он пел. А сейчас Владимир Ильич был и запевалой и дирижёром.

А потом Владимир Ильич натянул на голову кепку, взял в руки мастерок и уже уверенно вцементировал первый камень в основание памятника Освобождённому труду.

Но как будет воплощён образ Освобождённого труда, какими средствами изобразят скульпторы, художники, архитекторы вдохновенный труд советского человека? И, словно угадав его мысли, Анатолий Васильевич Луначарский пригласил Владимира Ильича в Музей изящных искусств, что размещался напротив и где были выставлены эскизы будущего памятника.

Владимир Ильич поискал глазами Володю и позвал с, собой. В угловом зале музея на первом этаже на стенах были развешаны эскизы. Большинство их изображало какие-то непонятные геометрические фигуры кубы, пирамиды, конусы. Владимир Ильич внимательно рассмотрел каждый — эскиз.

Ты что-нибудь понимаешь? — шепнул он на ухо Володе.

— Нет, — простодушно ответил мальчик.

— Я тоже, — признался Владимир Ильич.

Анатолий Васильевич по поскучневшим глазам Владимира Ильича увидел, что не понравились ему эти футуристические изощрения.

Проходя через итальянский зал, Владимир Ильич остановился перед белой мраморной скульптурой Купидона. Озорной малыш упругими ногами играл, как в мячик, сердцем. Белое мраморное сердце казалось живым, пульсирующим, ускользающим из-под шаловливых детских ног. Володя засмотрелся на эту фигурку, засмеялся и сделал какое-то движение ногой, будто тоже хотел поиграть с этим сердцем. Владимир Ильич произнёс характерное «гм», выражающее одобрение, и быстро направился к выходу.

— Иди домой с Анатолием Васильевичем, а мне ещё нужно поехать в несколько мест, — сказал он Володе.

Сел в машину. Помолчал, потом, словно удивившись чему-то, произнёс:

— Мраморное, а осталось в памяти живым, упругим и тёплым.

Шофёр обернулся и спросил:

— Куда, куда вы сказали?

— Поедем на Прохоровскую мануфактуру.

Прохоровская мануфактура, или «Трёхгорка», как её звали в народе, из-за нехватки топлива и рабочих бездействовала уже больше года. Из семи тысяч рабочих на ней осталось не более трёх тысяч. Остальные ушли на фронт, разъехались по деревням. Судьба друзей-трёхгорцев волновала Владимира Ильича, и он решил с ними поговорить, посоветоваться.

В Трёхгорном переулке Владимир Ильич вышел из машины и направился к «Большой кухне», которая была и рабочей столовой и клубом одновременно. Из открытых окон плыл острый запах кислых щей, слышалось звяканье посуды. На бревне, что лежало у стены кухни, сидел старик и курил самокрутку. Увидев Владимира Ильича, поклонился ему, назвал по имени и отчеству и засеменил плохо слушающимися ногами к Крыльцу. Владимир Ильич остановил его.

— Не говорите, что я приехал. Давайте посидим и подождём, пока люди пообедают. Как поработали сегодня?

— Всласть поработали, Владимир Ильич. Всё вычистили, вымыли. Народу пришло видимо-невидимо. Да что толку, молчат машины-то, в цехах тишина, как в могиле.

— Знаю, знаю. Затем и приехал.

Кончился обед. Рабочие уже узнали о приезде Ильича, быстро убирали столы, сердечно приветствовали дорогого гостя.

И состоялся дружеский задушевный разговор. Владимиру Ильичу задавали вопросы, он отвечал со всей суровой прямотой и откровенностью. Трудно. И ещё долго будет трудно. И сам спрашивал, что нужно для того, чтобы возродить фабрику. На складах есть хлопок. Машины все приведены в порядок, а вот хлебушка нет. И рабочие заняты тем, что ездят по деревням и меняют одежонку на пропитание.