В Эрмитаж! - [37]

Стук в дверь. Входит девушка — широколицая, светловолосая и очень краснощекая — с постельным бельем.

— Меня зовут Татьяна, — дружелюбно говорит она. — Вам чего-нибудь нужно?

— Татьяна, а вы откуда? — вежливо осведомляюсь я.

— Я из Пушкина, — отвечает она. — Принести вам чаю?

— Да, чаю выпил бы с удовольствием.

Татьяна исчезает так же быстро, как вошла. Я вешаю пальто на вешалку, вынимаю из сумки пару книжек, кладу на стол пластиковый пакет с научным набором. Стук в дверь.

— Входите, Татьяна, — отзываюсь я.

Входит высоченный казак в меховой шапке, халате и сапогах и вносит кучу багажа.

— Bagahsh, — говорит он.

Я гляжу и вижу: что-то его многовато. Дорогие ярлыки на дорогих чемоданах говорят о дорогих вещах: Мюнхене и Гуччи, Вене и Версаче, Венеции и Восточном экспрессе, Ла Фениче, Да Скала, Байрёйт, Зальцбургский дом фестивалей, Ковент-Гарден. Мой багаж? Это не мой багаж. Я каким-то образом присвоил имущество богатой принцессы, странствующей по загадочному оперному миру.

— Подождите минутку! — говорю я.

Но носильщик уже ушел, оставив меня наедине со всеми этими чудесами. Между тем тут нет ни намека на мои собственные чемоданы — да, они слегка потрепаны, но они мои, и в них есть все, чем живу я, обыкновенный книжный червь: книги, блокноты, мемуары, пачка табака, носки из универмага «Маркс энд Спенсер».

Стук в дверь. Входит Свен Сонненберг, оглядывается по сторонам.

— У вас, что ли, мой багаж? — вопрошает он и тут же уходит.

Снова стук в дверь. Снова входит Татьяна, внося с собой стакан таинственной бурой жидкости, свеженалитой из ближайшего самовара.

— Ваш чай, — говорит она в ответ на мой подозрительный взгляд. — Добавить чего-нибудь?

— Не помешало бы, — отвечаю я.

Татьяна снова исчезает. Стук в дверь, и на пороге появляется Агнес Фалькман.

— Куда подевался Свен Сонненберг? — допытывается она.

— Ищет свой багаж.

— Где он?

— Пришел и ушел.

— Невозможный человек! — восклицает Агнес Фалькман и покидает каюту.

Опять стучат, и снова появляется Татьяна, на этот раз с маленькой бутылочкой без этикетки.

— Надеюсь, вам понравится, — говорит она и добавляет в мой чай благородную жидкость.

— Водка? — спрашиваю я.

— Da, da, — кивает она.

— Я, пожалуй, выпью — но только вместе с вами.

Татьяна проскальзывает в мою душевую, возвращается со стаканом и присаживается рядом со мной на койку.

Мы чокаемся, и я начинаю задавать вопросы.

— Вы говорили, что вы из Пушкина. А где это?

— Неужто не знаете? — поражается Татьяна. — Пушкин — это такой поселок.

— А где он?

— Рядом с Санкт-Петербургом. Когда-то он назывался Царское Село.

— То есть это там, где Летний дворец Екатерины?

— Да, очень большой царский дворец. Во время войны там жили немцы, а потом его взорвали, но потом восстановили.

— Это в нем Янтарная комната?

— Да. Но ее вывезли немцы во время войны.

— А разве ее не из Германии привезли? Помнится, это был подарок Великого Великой, то есть Фридрих подарил ее Екатерине.

— Да, но она принадлежит России. Это был подарок ее царям. И место ей — в Пушкине.

— А почему ваш поселок назвали Пушкин?

— А вы разве не слышали про Александра Пушкина, нашего великого поэта?

— Слышал, конечно. Он написал «Медного всадника». И «Евгения Онегина».

— Пушкин родился в Царском Селе. Он учился в Лицее. Он был нашим лучшим поэтом и врагом царя Николая. Еще при Сталине мы решили, что поселок должен называться Пушкин, потому что лучше быть честным поэтом, чем подлым царем. Вы согласны?

— Само собой.

— Ну и хорошо. Хотите еще водки?

— Если вас не затруднит. А можно не в чай, а просто так?

В дверь опять стучат. В каюту заглядывает шведский соловей, заполняя, нет, переполняя собой дверной проем.

— Надеюсь, мой багаж у вас, — заявляет она.

— Надеюсь, это ваш багаж, — отвечаю я.

Биргитта заходит: заинтересовалась нашими посиделками.

— Вы что, водку пьете?

— Сейчас принесу стакан, — моментально реагирует Татьяна и бежит в туалет.

— А ваша подружка, эта очаровательная юная дама, — она что, прислуга? — спрашивает шведский соловей, грузно водружаясь на мою койку.

— Это Татьяна из Пушкина, — объясняю я.

— Что вы! Татьяна из Пушкина — это я.

— Вы Биргитта Линдхорст из Швеции, — возражаю я. — Это написано на вашем… на вашей нагрудной карточке.

— Да. Но совсем недавно, в Дроттингхольмской опере, я была Татьяной из Пушкина.

Татьяна возвращается и вручает соловью полный стакан.

— Да? Вы поете в опере Чайковского? В «Евгении Онегине»?

— Ну да, пою, дорогуша.

Татьяна присаживается на койку, которая угрожающе оседает под нашим весом.

— Вы ведь знаете эту оперу, «Онегин»? — обращается она ко мне. — Помните эту чудную арию про письмо?

— «Я к вам пишу, чего же боле? Что я могу еще сказать?» — внезапно запевает шведский соловей, и металлические стены гудят от ее голоса.

— Да, письмо Татьяны, — вторю я. — «Письмо Татьяны предо мною; / Его я свято берегу, / Читаю с тайною тоскою / И начитаться не могу».

Стук в дверь.

— Эй, люди, прикрутите громкость! — требует Жак-Поль Версо, стоя на пороге в кепке «Я ЛЮБЛЮ ДЕКОНСТРУКЦИЮ», — Я тут за стенкой, разложил свой лэптоп, а доклад никак не допишу.

— «Зачем, зачем вы посетили нас? — заводится шведский соловей, взглядывает на Версо и снова запевает во весь голос: — В глуши забытого селенья, / Я никогда не знала б вас, / Не знала б горького мученья…»