В двух шагах от войны - [57]

— Американцы! — закричал Славка, и мы кинулись туда.

Когда мы подбежали, Антон, Васька и американец, тыкая друг в друга пальцами, оживленно «разговаривали» каждый на своем языке. Американец, худой, заросший щетиной, грязный, но веселый, хлопал их по плечам и что-то говорил, улыбаясь во весь рот. От костра прибежали остальные — тоже оборванные, заросшие и худые. Они восторженно кричали и тоже хлопали нас по плечам и по спинам, так что у нас кости трещали. Никто ничего не понимал.

— Тихо! — вдруг скомандовал Антон и поднял руку.

— Сайленс! — сказал я, вспомнив, на свою беду, нужное слово.

Американец с флагом передал его одному из своих, вытянулся перед Антоном, лихо приложил два пальца к потрепанной морской фуражке и сказал серьезно:

— Иес, сэр! Ест… тоу-вариш комиссар!

— Говорите вы один, — сказал Антон, слегка надувшись от важности, — а ты, Соколов, переводи. Спроси, как его зовут.

— «Вот незадача, — подумал я, — придется выкручиваться».

— Спик ю онли, — с трудом подбирал я английские слова. — Уот из йор нейм?

— Джеймс Гаррисон, иф ю уонт, сэр, — сказал моряк, обращаясь ко мне.

— Ху ар ю олл? Кто вы все? — спросил я, тоже слегка надувшись от того, что и я оказался «сэром» и от гордости за мое шикарное знание языка, тем более что ребята смотрели на меня с уважением.

— Уи ар америкэн симэнз, — сказал моряк, — энд ай'м навигейтер. Май шип «Алькоа Рейнджер» уоз санк джюли севентс… — увидев, что я замялся с переводом, он пояснил: — Джёрмен субмарин… фью-ю-ю, — он показал рукой, как идет торпеда, — «Алькоа», — бу-у-м-м-м! — Он показал двумя руками, как взлетел в воздух его корабль, потом снял фуражку и опустил голову.

Все американцы тоже обнажили головы, сняли свои шапки и мы.

— Он сказал, — объяснил я, — что все они американские моряки и их судно «Алькоа Рейнджер» было потоплено немецкой подлодкой еще седьмого июля… Сам он штурман.

— Седьмого июля! — сказал Саня. — А сегодня двадцатое.

— Да-а, — протянул Славка, — досталось ребятам.

Американцы привели нас в свой лагерь. Да какой там лагерь: костер, порванный резиновый плотик, под которым они, видимо, укрывались от непогоды, а из снаряжения — два матросских ножа и небольшой топорик. Хорошо еще, спички они как-то сохранили, а то и костра бы не было. Из еды у них оставалось несколько пачек морских галет и банка тушенки. Только сейчас мы как следует разглядели их: жутковатый был вид, прямо скажем. Почти как наши дистрофики. Потрескавшиеся губы, покрытые коростой лица, у двоих тряпками перевязаны руки — обморозились. Они ужасно удивились, увидев среди нас девочку. Один из них, самый пожилой, трясущимися руками достал из внутреннего кармана куртки завернутый в клеенку бумажник, развернул его и вынул фотографию отличной девчонки, чем-то похожей на Олю.

— Дотер, — сказал он и погладил Олю по голове.

— Дочка, — перевел я.

Товарищи его сурово молчали, а Оля, развязав свой мешок, быстро достала из него две большие круглые буханки хлеба, куски жареной рыбы, сваренные вкрутую кайриные яйца и две солидные фляжки с холодным, но крепким чаем. Моряки опять засуетились, потом один из них вскрыл ножом квадратную банку тушенки и тоже поставил к общему столу, а другой, порывшись в карманах, достал небольшую плитку шоколада и, улыбаясь, протянул ее Ольге.

— Фор ю, мисс.

— Спасибо, — вежливо сказала Оля, — и добавила, как радушная хозяйка: — Да вы кушайте, люди добрые, кушайте.

Переводить мне не пришлось — американцы, а впрочем, и мы тоже так налегли на еду, что очень быстро от нее ничего не осталось. Потом Гаррисон достал пачку сигарет и раздал всем своим по одной, вначале предложив и нам. Мы, конечно, гордо отказались, только Баланда протянул было руку, но Антон так посмотрел на него, что он тут же убрал руку обратно. Разлегшись на песке, благо тучи уже разогнало совсем и солнце даже стало слегка припекать, моряки с наслаждением задымили. Мы тоже улеглись рядком, и началась уже неторопливая, но очень странная беседа. Кое-как мы узнали, что после взрыва их судна они, чудом уцелевшие — большинство погибло, десять суток носились по волнам на жалком надувном плотике. Сперва их было десять. Потом одного смыло волной. Через три дня умерли двое — один от ран, другой от охлаждения: он три часа плавал в ледяной воде.

Наконец их плотик прибило в эту бухту, из последних сил они высадились на берег и вот уже четвертый день, обессиленные и потрясенные всем пережитым, сидят и ждут избавления. Они не знали, где находятся, а поднявшись с трудом наверх, двое из них увидели безжизненную и суровую землю. Решив, что это безлюдный остров, они приготовились ждать. Другого ничего не оставалось, да и идти куда-нибудь они просто не могли. Раза два они видели проходившие мимо бухты суда, но их никто не заметил.

Мы все сидели подавленные и поражались мужеству этих людей. Даже Васька — а почему, собственно, даже? — был очень серьезным и строгим.

Потом Антон решительно встал.

— Спроси их, — сказал он мне, — идти они смогут?

Я спросил. Американцы оживились, посовещались и ответили, что могут, но если идти дальше, то им придется часто отдыхать, так как у одного отморожены ноги, а у другого в голени сидит осколок. Они собрали свои нехитрые пожитки, потом каждый отрезал от плотика по небольшому кусочку красной резины — на память — и подобрали из валявшегося здесь плавника подходящие палки. И мы тронулись в путь.