В двух шагах от войны - [29]

— Морошкин со мной пойдет, — решительно сказал Антон.

Витька пожал плечами и не спеша направился за Антоном.

Ребята остались ждать, а в каюте Громова Антон пытался объяснить начальнику, что произошло. Витя молчал.

— Какой заяц? — ворчал Афанасий Григорьевич. — Морские зайцы сюда отродясь не заплывали.

— Да вот заяц, — сказал Антон, показав на Борьку.

— Чего вы мне голову морочите? — недоверчиво спросил Громов и посмотрел на Борю. Потом, что-то сообразив, он рявкнул: — Фамилия?

— М-ма-ма-лыгин, — пробормотал Боря.

— Какой Мамалыгин? А-а-а! Малыгин! Та-ак. И куда же я тебя дену?!

— За борт, — невинно сказал Витюня.

Афанасий Григорьевич поперхнулся.

— Слышь ты, умник, — загремел он, — а ну, вон отсюда! И ты, Корабельников, тоже. Без адвокатов разберемся. Навязали вас на мою голову! Марш! И пригласите-ка ко мне комиссара.

Морошкин пошел за Людмилой Сергеевной, а Антон вышел на палубу. Его окружили ребята.

— Ну что? — спросил Саня Пустошный.

— Потом, — отмахнулся Антон. — Кто Кольку видел?

— На корме сидит, — ответил Славка, — грю-юстный, как осенний платан.

— Грустный, говоришь? Ладно, — сказал Антон, — Арся, айда-ко со мной.

— Чего я там не видел? — спросил Арся. — Мне на него и глядеть тошно.

— Пойдем. Я… прошу, — не глядя на Арсю, сказал Антон.

Арся чуть улыбнулся и пошел за ним.

Колька сидел на палубе, привалясь к штабелю накрытых брезентом ящиков.

— Ну, выкладывай! — резко сказал Антон.

— Чего? — осторожно спросил Колька.

— Про Борю и Шняку.

— Да вы чо?

— Брось, мезенский, не крути, — сказал Антон, — и так на ряхе все написано.

— А не продадите?

— Говори! — приказал Антон.

И Карбас рассказал, что Шняку он принес в вещевом мешке.

— Ну и брыкался, рыбья холера, пока я его туда запихивал! — Колька засмеялся.

— А Борю?

— А вот это что хошь делай — чего не знаю, того не знаю, — зачастил Колька, — ей-пра, не знаю!

Антон с сомнением покачал головой.

— Ведь кто-то его спрятал да брезентом прикрыл, — сказал он, — не мог же Борька сам-то. Ну, Шняка ладно, это пес. А ведь у Малыгина мать с ума сойдет.

Димка даже дернулся — это их с Арсей была работа. Он уже открыл было рот, но Арся слегка ударил его локтем в бок.

— А не вы ли тут, братцы, постарались? — подозрительно спросил Антон, поглядывая на Соколова и Гикова.

Соколов сморщился, но промолчал, а Арся насмешливо пожал плечами, и этого Димка понять не мог: что он, Антона боится?

— Ладно, — сказал Антон, — мое дело сторона. Только… — Он не договорил, махнул рукой и отошел от ребят.

…На капитанском мостике стояли Замятин, Громов и Людмила Сергеевна, между ними понурый Боря. Туда же, еле передвигая ноги, поднимался Карбас.

— А мезенского чего туда понесло? — удивился Морошкин.

— Так он же у нас начальство, как-никак, — засмеялся Славка, — с него двойной спрос.

На мостике происходил крупный разговор. Когда он закончился, Громов оперся руками о планшир и громко крикнул вниз:

— Слушать всем! Этого Ма-малыгина с первым встречным судном отправим обратно в Архангельск. Если судна не будет, разберемся с ним, с зайцем этим, в Кармакулах. Найдем и тех, кто ему помогал на «Зубатке» спрятаться. — Он помолчал, а потом ткнул пальцем в сторону понурого Кольки. — А этого за то, что собаку приволок, с бригадиров смещаю. Бригадиром будет Корабельников. Всё! А ты, — обернулся он к Боре, — ступай на камбуз, скажи коку, чтоб тебя на довольствие поставил. Вре-мен-но!..

Борька рванулся, но Людмила Сергеевна остановила его.

— Подожди, Борис, — сказала она, — ты хоть понимаешь, как перед матерью и сестренками виноват?

Боря опустил голову.

— Ну, иди, — вздохнула Людмила Сергеевна.

Борька кубарем скатился по трапу.

Афанасий Григорьевич захохотал:

— Ну, герои, чтоб их всех косатка проглотила! Я молодой такой же был. Чего делать-то будем, Пал Петрович?

Замятил задумчиво потер щеку и медленно сказал:

— Я не учитель, не воспитатель. Я моряк и, что с ними делать, не могу сказать. Это уж больше ваша забота.

— Это все так, Павел Петрович, — сказала Людмила Сергеевна. — Дело-то в том, что надо как-то обязательно сообщить в Архангельск, что Малыгин у нас.

Замятин досадливо поморщился.

— Сам понимаю, что надо, — он подумал немного, потом решительно сказал: — А, семь бед… Дам радио, благо пока еще в Белом море, а сюда фрицы еще не больно разлетались.

Он ушел к радисту, а через некоторое время вышел оттуда, поматывая крупной своей головой.

— Попадет мне, — сказал он, — всем фитилям фитиль будет. Но ладно, главное — сообщил.

— Спасибо, Павел Петрович, — сказала Людмила Сергеевна.

— Семафор с флагмана! — закричал вахтенный.

Замятин поднес к глазам бинокль.

— Так, — сказал он через некоторое время. — Вот и фитиль.

— Что пишут-то? — спросил Громов.

— Что? А вот что: категорически запрещаю пользоваться судовой рацией. В случае повторения ваша… хм-м… извиняйте, такая-то коробка будет направлена обратно в Архангельск. Демаскируете конвой, значит. Вот так.

— Скажите: больше не будем, — растерянно пробормотала Людмила Сергеевна.

— Это у вас в школе ребятишки так говорят, — сказал Замятин, улыбнувшись, и повернулся к вахтенному. — Отвечай: «Вас понял, приказание выполню».

Людмила Сергеевна спустилась на палубу, а оба капитана долго еще стояли на мостике. Стояли в одинаковых позах, держась руками за планшир, и молчали. Замятин смотрел на правый берег, Громов поглядывал на шедший впереди и немного левее конвой. Справа по борту на недалеком берегу виднелись избы села Верхняя Золотица. Начиналось горло Белого моря.