В движении вечном - [14]

А вот новенькая даже крикнуть толком не умела. Только однажды вдруг пискнула в голос с нежданной отвагой:

— Тиха-а!!

От неожиданности в классе и действительно наступила мертвая тишь. Но уже через мгновение громом взорвалось многоголосое: «О-о-о!» — и тут же, словно по команде, аплодисменты.

Когда она впервые вошла в класс, Лешка Антольчик как-то дурашливо хихикнул, с недоумением повернув голову в сторону Игната:

— И что эт-та… что эт-та за совушка к нам пожаловала?

Что правда то правда, многое в ее большом круглом бледноватом лице с короткой, поднятой на вихры, пепельно-серой укладкой волос вызывало именно такую ассоциацию. В особенности глаза, огромные, малоподвижные и нос, сам по себе немалый, острый, с заметной родинкой. В общем-то, вряд ли кто-либо назвал бы ее красавицей.

Преподавала она биологию, и между собой в классе ее называли Биологиней. Впрочем, настоящее имя наверняка и знали немногие. На передних партах возможно и слышали, как она себя представила, а сзади лишь видели, как немо шевелятся губы, словно в испорченном телевизоре без звука, и так было всегда, от первого урока до последнего.

А когда на задах уже кто-то отважно распевал развеселые куплеты, а из угла в угол мелькали беспрерывно пикирные самолетные баталии, тогда она прекращала даже губами шевелить, а просто молчаливо смотрела с усмешкой беспомощной, растерянной, и как бы с любо-пытством даже:

— Н-ну и… что? Что еще мы придумаем? — казалось, вот-вот сейчас спросит.

Голову она не поворачивала, медленно переводя вялые зрачки глаз из одного угла класса в другой.

«Интересно, а что она будет делать дальше?» — тоже с любопытством и с легкой растерянностью думали все, и на некоторое время даже тише делалось в классе.

Но мафия не позволяла серьезно расслабиться.

Зэро всегда держал под ногой наготове твердый граненый карандаш, едва лишь затишье, гулко, размашисто шугал им по дощатому полу. Рядом с ним каменным истуканом, с тупым, застывшим лицом низким нутряным басом мычал похоронно Лось, это была уже его любимая коронка.

— И кто это у нас готовится в консерваторию сесть?! — снова, заслышав горестные знакомые «арии», подхватывался с места учитель и более опытный, чем Биологиня.

Но пухлые колбасные губы лопоухого умельца натурально, словно сами по себе, выпячивались далеко вперед, и подловить его было весьма непросто. В скором времени к соседям-приятелям присоединялись дружно остальные как гвардейцы так и пацанчики, и уже вскоре в классе опять становилось очень весело.

Она попробовала сыпать двойки направо и налево, но, как заметил однажды беззаботно Антольчик:

— Больше одной за раз все равно не поставит!

И хохотнул вдобавок, прекрасно осознавая приятные обстоятельства, недавно объявленного в стране, «всеобщего среднего образования»:

— Ерунда эти двойки. Что за год главное, и свои три баллона на фи-ниш мне по-любому отломится.

Забавнее всего получалось, когда Биологиня пробовала выставить кого-нибудь за двери, в особенности, если попадался все тот же Лешка Ан-тольчик. Она становилась рядом с ним близко, одной рукой опиралась на парту, другой часто и быстренько дергала вверх-вниз:

— Давай-давай! По-одъем, по-одъем…

«Давай-давай!» — произносилось решительно, быстро, а «По-одъем, по-одъем…», — протяжно, с иронией.

— Я-а, опять я?! — в ответ, всплескивая руками, орал на весь класс как невиноватый Лешка, хоть и сам очень часто не мог удержаться от сме-ха.

Эта концертная всякий раз процедура изгнания продолжалась довольно долго, и в какой-то момент совершенно самопроизвольно вдруг наступала диаметрально противоположная перемена декораций. Уже «подъем-подъем» произносилось решительно, быстро, а «да-авай, да-авай»- медлительно, с протяжной иронией… Наконец, махнув рукой безнадежно, Лешка поднимался с места уныло, вразвалочку плелся к дверям под гомерический смех всей остальной компании.

— Представители оппозиции демонстративно покидают собрание! — бросая напоследок, громко хлопал дверями.

Однажды, когда Биологиня только-только начала свою очередную канитель, лилипут шустрый Малько Славик осторожно подкрался к ней сзади и прицепил на шерстяную кофточку большого майского жука. Жук был действительно на редкость большой, даже громоздкий на вид, с крепкими уцепистыми лапками. Его Славик на переменке отобрал у первоклашек ради идеи, которая мелькнула внезапно у него в голове.

Вначале насекомое держало себя солидно, уверенно, словно просто оценивая обстановку. Наконец:

— Пошел, пошел! — толкнул легонько Игнат в бок соседа.

Жук осторожно, медлительно двинулся вверх. Не добравшись немного до белоснежного, каймой выступающего из-под пушистой кофточки полотняного воротничка, он неожиданно приостановился… Неспешно, значительно стал расправлять розоватые жесткие крыльца.

— Стоять, стоять! — превознося руки, шептал Игнат. — Рано еще в полет, рано…

И тот словно услышал.

Снова аккуратно заправил послушные крылышки, натужно, как альпинист на последних метрах восхождения, торжественно взобрался на белоснежную вершину полотняного воротничка.

— Н-на вершине стоял хмельной! — пропел Игнат полушепотом, и почти с полкласса полегло сразу со смеху.