В движении. История жизни - [67]

Главный психолог отделения сообщил, что в отделении реализуется хорошо организованная и успешная программа модификации поведения, которую я подрываю своими «игровыми» методиками, никоим образом не соотносящимися с принятой практикой поощрений и наказаний. Я отвечал, защищая важность самой идеи игры и критикуя модель поощрений-наказаний. О последней я сказал, что она представляет собой чудовищное средство надругательства над пациентом, совершаемое во имя науки, а иногда отдающее и садизмом. Мой ответ был выслушан не очень доброжелательно, и совещание закончилось в сердитом молчании.

Через два дня ко мне подошел Такемото и заявил:

– Ходят слухи, что вы принуждаете своих молодых пациентов к сексуальным отношениям.

Ошеломленный, я ответил, что такая мысль просто не могла прийти мне в голову. Я воспринимал пациентов как людей, о которых должен заботиться, за кого несу ответственность и кого никогда не стану эксплуатировать, используя власть врача.

Чувствуя, как во мне поднимается ярость, я добавил:

– Вы, наверное, знаете, что Эрнест Джонс, коллега и биограф Фрейда, в молодости как невролог работал с дефективными детьми и детьми с замедленным развитием, пока не пошли слухи, что он склоняет своих пациентов к половым отношениям. Эти слухи заставили его покинуть Англию и переехать в Канаду.

– Знаю, – отозвался Такемото. – Я писал биографию Джонса.

Мне хотелось заорать на него: «Ты, чертов кретин, зачем ты это делаешь?» Но я промолчал. Вероятно, доктор Такемото хотел ограничиться цивилизованным обсуждением.

Я отправился к Леону Зальцману и описал ситуацию. Он мне посочувствовал и даже разозлился на тупость своих коллег, но сказал, что мне лучше оставить палату № 23. Мною овладело чувство почти иррациональной вины за то, что я покидаю своих молодых пациентов, и в ночь отъезда я бросил в огонь все написанные мной двадцать четыре фрагмента. Я как-то читал, что Джонатан Свифт в минуту отчаяния швырнул в огонь рукопись «Путешествий Гулливера», а его друг Александр Поуп вытащил ее из огня. Но я был один, и рядом не было Поупа, чтобы спасти мою рукопись.

На следующий день после моего отъезда Стив убежал из больницы и забрался на мост Трогс-Нек; к счастью, его удалось спасти. Это событие заставило меня понять, что мой внезапный отъезд был для моих пациентов так же тяжел и опасен, как и для меня.

Я оставил палату № 23, переполненный чувством вины, раскаяния и ярости. Виновен я был в том, что бросал своих больных, раскаивался по поводу уничтоженной книги, а ярость чувствовал по отношению к тем, кто обвинял меня в том, чего я не совершал. Их обвинения были ложными, но я все равно чувствовал себя неуютно и решил: то, что я так бегло, в двух словах, высказал в среду по поводу того, как отделение обходится с палатой № 23, я разверну в книгу-обвинение. И назову ее «Палата номер двадцать три».

Вскоре после того, как я оставил палату № 23, я отправился в Норвегию, поскольку думал, что в этом спокойном месте мне будет сподручнее писать мою гневную отповедь. Но меня начали преследовать одна за другой разные неприятности, и с каждым разом положение становилось все серьезнее. Сначала я слишком далеко заплыл на лодке в одном из самых больших фьордов Норвегии, Хардангерфьорде, и самым нелепым образом уронил весло за борт. Кое-как я вернулся на берег с помощью одного весла, но это приключение отняло у меня несколько часов, и я не был уверен, что вообще вернусь.

На следующий день я отправился на прогулку в горы. Я был один и никому не сказал, куда иду. У подножия горы я увидел знак на норвежском, который предупреждал: «Берегитесь быка»; на знаке был изображен человек, которого бодает бык. Я поразмышлял о специфическом норвежском чувстве юмора. Откуда на горе может взяться бык?

Я выбросил это из головы, но спустя несколько часов, в самом беспечном настроении обойдя огромный валун, я едва не столкнулся с быком, который сидел на тропинке. «Ужас» – слишком слабое слово для обозначения того, что я почувствовал, и мой страх спровоцировал нечто вроде галлюцинации: морда быка росла, росла и наконец заполнила собой всю вселенную. Максимально элегантно, так, словно я как раз здесь и намеревался закончить прогулку, я развернулся и пошел в обратную сторону. Но нервы у меня сдали, и я в панике бросился вниз по грязной скользкой тропинке. Позади я слышал тяжелый топот копыт и прерывистое дыхание (неужели бык преследовал меня?), и неожиданно – я даже не знаю, как это произошло, – я оказался внизу, у подножия холма, и левая нога подо мной была согнута противоестественным образом.

В экстремальных ситуациях у человека может разрушаться привычная картина мира в ее нормальных связях и отношениях. Первой моей мыслью было: вот с кем-то произошел несчастный случай, очень неприятный. И только спустя несколько мгновений я понял, что этот «кто-то» – я сам. Когда я попытался встать, оказалось, что нога безвольно болтается, как спагетти. Я осмотрел ногу – профессионально, так, как это сделал бы ортопед, демонстрирующий группе студентов поражение конечности: «Взгляните – вы видите полностью оторванные сухожилия четырехглавой мышцы бедра, коленную чашечку, которая болтается туда-сюда, и вывернутый в обратную сторону коленный сустав. При такой травме…» И, подумав это, я заорал: «… пациент орет!!!»